Великую глубину мысли и духовного наследия хранит Православие, Православная Церковь. И в наших же интересах знать, помнить и ценить творчество тех людей, которые внесли достойный вклад в формирование этого богатства. И.А. Ильин является выдающимся представителем русской религиозно-философской мысли 20 века.
Краткое напоминание о внешних рамках жизни философа. Родился Ильин 10 апреля 1883 года (по другим источникам 9 апреля 1882 года) в дворянской семье в Москве. Жизнь его оборвалась 21 декабря 1954 года после тяжелой болезни, которая, однако, не парализовала его трудоспособность. Он был похоронен в Цоллеконе под Цюрихом, в своем последнем местопребывании в ссылке. Внутри этих рамок жизни - катаклизмы столетия, противостояние тоталитаризму, аресты, ссылки, но победа духа, нравственная победа, бесспорно, осталась за Ильиным. Внутренний духовный труд был и оставался для него важнейшим делом, тем не менее, он отзывался на самые различные политические и культурологические вопросы, волновавшие членов Русского Общевоинского Союза в Брюсселе и Париже. Литературное наследие Ильина насчитывает свыше тридцати книг, среди которых есть фундаментальные работы. Широко известна и очень актуальна книга "О сопротивлении злу силою". Ее выход в Берлине в 1925 году вызвал много споров в русском зарубежье. С годами актуальность этого труда Ивана Ильина возрастает, ибо возрастает и приумножается зло в мире и с ним все тяжелее справляться. Возрастает зло в умах и сердцах, между людьми и в обществе в целом.
Существуют различные варианты отношения ко злу, но более или менее основные формы таковы: можно считать, что зло столь же изначально и онтологично, как добро, и объявить борьбу с ним бессмысленной и бесполезной.
Можно надеяться на то, и это уже более глубокий и тонкий подход, что, приняв позицию непротивления (!), и при этом такая позиция будет совершенно осознанной, добровольной и даже, в определенном смысле, жертвенной, тем самым "постыдить" зло и что-то изменить в нем или уменьшить его. И, возможно, тем самым, изменить зло, то есть самое зло, как таковое, по сущности. Ибо, в данном случае, зло "однородно" и "односоставно", поэтому можно изменить только зло, а не что-то в нем. Но это аспекты философские и не для них сейчас время.
И последний взгляд заключается в том, что, как произнес Иван Карамазов, "один гад съест другую гадину", то есть некий процесс самоистребления зла. Конечно, не здесь и сейчас разбирать ущербность этих и подобных взглядов, но все три подхода отличаются пассивностью и каждый из них нашел сочувствие и отклик, в той или иной степени, в славянской душе.
Очень серьезные вопросы ставит здесь Ильин, но, что самое главное, он предлагает нам ответы на них. Теперь у нас есть пища для ума, есть повод для осмысления проблемы, переживания их сердцем для того, чтобы, оживляя их, помочь разуму в Богомудром рассуждении сделать какие-то выводы.
Применить ли силу и поднять ли меч на зло?
В кротости духа, в смирении и всепрощающей любви христианина тяжесть меча неимоверно возрастает.
Как совместить меч и любовь?
Обращаясь вновь к истории, нужно сказать, что очень многим такое сочетание и совмещение казалось просто невозможным. Это понятно в свете довольно сильного влияния идеи непротивленчества, главным проповедником которой был Л.Н. Толстой. Ильин ведет полемику с ним на страницах книги, но это совсем не главное. Содержание труда гораздо шире и глубже: любомудр ставит вопросы о структуре зла и активного противодействия ему.
Ильин против колеблющейся позиции при ответе на вопрос: простить или покарать? Ошибочно ставить вопрос альтернативно: или меч - или любовь. Поднять меч вынуждает беда, несчастье, горе и любовь вовсе не благословляет на меч и отнюдь не умаляет всей греховности этой ситуации, но... Когда все возможные и невозможные средства остановить зло уже исчерпаны - сила и меч становятся горестным и вынужденным, тяжким и скорбным, но необходимым оружием любви. Эти вопросы колоссальны по своей величине и значимости, по своей нравственной важности.
Перед тем, как приступить к тексту книги, хотелось бы привести слова Ивана Ильина из его выдающегося и последнего философского исследования "Аксиомы религиозного опыта", над которым он работал более 33-х лет и который является основополагающим философским и психологическим анализом принципов личного религиозного опыта. Так вот что пишет И.А. Ильин: "Сопротивляться злу силою надлежит с сознанием, что средство это есть единственно оставшееся, крайнее и неправедное; что это средство не "оправданное" и не "освященное", а принятое в порядке духовного компромисса; и что в силу этого оно должно быть при первой же возможности остановлено и заменено другими, более духовными, достойными и любовными средствами... Ибо дух человека преобразуется любовью, свободой, убеждением, примером и воспитанием, а не силою. Сила не строит дух, а только пресекает нападающую противодуховность". В этих словах, пожалуй, суть этики Ильина.
Итак, "О сопротивлении злу силою", об основных, стержневых и ключевых положениях и идеях, разумеется, в своеобразном пересказе, конечно, при абсолютном соблюдении цитируемости слов Ильина, но в своей композиции и компоновке.
В страданиях мудреет человечество. Невидение ведет его к испытаниям и мукам; в мучениях душа очищается и прозревает; прозревшему взору дается источник мудрости -очевидность. Но первое условие умудрения - это честность с самим собою и с предметом перед лицом Божиим.
Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? Вот двуединый вопрос, и прежде всего, - с виду морально-практический, а по существу глубокий, религиозно-метафизический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходимых и достойных путях этого сопротивления.
Этот вопрос надо поставить и разрешить философически, как вопрос, требующий зрелого духовного опыта, продуманной постановки и беспристрастного решения. Каково бы ни было последнее решение вопроса, оно не может быть практически единым или одинаковым для всех: наивность всеуравнивающей, отвлеченной морали давно уже осознана в философии, и требовать, чтобы "никто никогда" не сопротивлялся силою злу -бессмысленно. Только неиспуганный, свободный дух может подойти к проблеме честно, искренно, зорко; все додумать и договорить, не прячась трусливо и не упрощая; не заговаривая себя словами аффективной добродетели и не увлекая себя ожесточенными жестами. Весь вопрос глубок, утончен и сложен; всякое упрощение здесь вредно, чревато ложными выводами и теориями; всякая неясность опасна и теоретически, и практически; всякое малодушие искажает формулу вопроса; всякое пристрастие искажает формулу ответа.
Поэтому необходимо раз навсегда отрешиться от той постановки вопроса, которую с такой слепой настойчивостью вдвигали и постепенно вдвинули в философски неискушенные души - граф Л.Н. Толстой, его сподвижники и ученики. Вся сила личного дара вождя и вся фанатическая ограниченность его последователей обращалась на то, чтобы духовно навязать другим собственную ошибку и распространить в душах собственное заблуждение. Учение графа Л.Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную культуру. Все, что философское исследование может привести в качестве критерия для руководства при сопротивлении злу, сводится к нескольким, сравнительно, формальным правилам. Во-первых, сопротивляющийся должен развивать в себе чуткость и зоркость для распознавания зла и для отличения его от явлений, сходных с ним по внешней видимости. Это дается лишь постепенно, только в долгом нравственном и религиозном очищении личной души.
Во-вторых, сопротивляющийся должен стремиться к постижению тех путей и законов, по которым протекает жизнь зла в человеческих душах, а также всей, выработанной великими праведниками и аскетами техники его внутреннего одоления. В-третьих, выбирая в борьбе меры и средства, сопротивляющийся всегда должен мысленно начинать с духовных средств, нисходя к мерам внешней борьбы лишь постольку, поскольку духовные средства оказываются неосуществимыми, недействительными и недостаточными. И даже тогда, когда необходимость физического воздействия выясняется с самого начала и сразу, сопротивляющийся должен помнить, что эта мера есть несамостоятельная, вторичная, подчиненная и крайняя. В-четвертых, обращаясь к физическому воздействию, сопротивляющийся должен всегда искать умственно и практически тот момент и те условия, при которых физическое воздействие сможет быть прекращено, не повредив духовной борьбе. В-пятых, сопротивляющийся должен постоянно проверять подлинные, внутренние истоки и мотивы своей личной борьбы со злом, в уверенности, что от этого зависит и предметное постижение побораемого зла, и овладение духовной техникой борьбы, и выбор средств, и осуществление самой борьбы.
Вообще говоря, нужна сущая духовная слепота для того, чтобы сводить всю проблему сопротивления злу к прощению личных обид, к "моим" врагам, "моим" ненавистникам и к "моему" душевно-духовному преодолению этой обиженности; и было бы совершенно напрасно приписывать такую духовную слепоту Евангелию. Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в своем сердце свою обиженность; но именно своим личным сердцем и его личным ущербом ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и его призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права - прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы. В составе каждой неправды, каждого преступления, есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога. В самом деле, кто дал мне право "прощать" от себя злодеям, творящим поругание святыни, или гибель родины? И каков может быть смысл этого мнимого "прощения"? Что означает оно: что "я" их не осуждаю и не обвиняю? но кто же поставил меня столь милостивым судьею? Или, - что "я" примиряюсь с их злодеяниями и обязуюсь не мешать им? но откуда же у меня может взяться такое мнимое право на предательство, на предательство святыни, родины и беззащитных? Или, быть может, это "прощение" означает, что я воздерживаюсь от всякого суждения, умываю руки и предоставляю события их неизбежному ходу? Однако такая позиция безразличия, безволия и попущения не имеет ничего общего с христианским прощением и не может быть основана никакими ссылками на Евангелие. Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды, но в душе его не должно быть места наивным и сентиментальным иллюзиям, будто зло в злодее побеждено в тот момент, когда он лично простил его. Прощение есть первое условие борьбы со злом, или, если угодно, начало ее; но не конец и не победа. Ибо для этой великой борьбы со злом необходимо иметь поистине не менее "нежели двенадцать легионов ангелов" (Мф.26,53), и настоящий злодей, пока не увидит этих легионов, всегда будет усматривать в "прощении" прямое поощрение, а, может быть, и тайное сочувствие. Именно в этой связи следует понимать и евангельские слова "не противься злому" (Мф. 5, 39). Правило, заключающееся в них, определительно разъяснено последующими словами - в смысле кроткого перенесения личных обид. Разве предать слабого злодею - значит проявить кротость? Или человек волен подставлять нападающему и чужую щеку? Или растративший общественное достояние и отдавший своего брата в рабство - тоже проявил "щедрость"? Или предоставлять злодеям свободу надругиваться над храмами, насаждать безбожие и губить родину - значит быть кротким и щедрым? И Христос призывал к такой кротости и к такой щедрости, которые равносильны лицемерной праведности и соучастию со злодеями? Учение Апостолов и Отцов Церкви выдвинуло, конечно, совершенно иное понимание. "Божии слуги" нуждаются в мече и "не напрасно носят его" (Римл. 13,4); они - гроза злодеям. И именно в духе этого понимания учил св. Феодосии Печерский, говоря: "живите мирно не только с друзьями, но и с врагами; однако только со своими врагами, а не с врагами Божиими".
Внешнее понуждение и пресечение имеет троякую цель.
Во-первых, не допустить, чтобы данный человек совершил данное злодеяние, остановить эту злую волю в ее злом направлении; отрезвить ее внешней помехой и отпором; показать ей, что запретность запрещенного поддерживается не только мотивами совести и правосознания, но и внешнею силою. Для души, в корне благородной, но страстной и падшей, может быть достаточно первого проблеска внешнего пресечения, для того, чтобы установить равновесие и самообладание.
Второю задачей является ограждение всех других людей от злодеяния и его отравляющего воздействия - от того душевно-духовного ожога, примера, искушения, соблазна, призыва, который оно несет в себе и с собою; и, далее, - избавление других от опасности, от того страха за свою жизнь, за свободу, за права, за свой труд, за свое отечество, за свою семью, который вызывает в людях взаимное недоверие, настороженность, отчуждение, враждебность, ненависть и ожесточение.
Третья задача состоит в том, чтобы удержать от пути злодейства всех людей, способных соблазниться или увлечься им: пример понуждаемого и пресекаемого злодея учит воздержанию всех, слабых в добре и колеблющихся. Внешний стимул закрепляет и усиливает неуверенное действие внутренних мотивов и в полном смысле слова идет на помощь человеку в его внутренней борьбе с самим собою. Правовая угроза уменьшает и ослабляет силу взаимного отталкивания, взаимной агрессивности. Поддержание внешнего общественно-правового порядка, само по себе, не вызывает в душах расцвета христианской любви, но оно устанавливает в человеческом общении тот внешний ритм миролюбия, терпимости и корректности, который неизбежно, хотя и незаметно передается и в души людей. Этим расчищаются пути к возможности единения; создается почва для взаимного благоволения; и самое злопыхательство, не имея возможности излиться в злодеяние, бывает вынуждено искать себе иных исходов и внутренне перегорает в обращенности на свои собственные страдания.
Вопрос о сопротивлении злу - вопрос характера и религиозности, вопрос религиозного характера; это вопрос основной религиозной силы - любви, и, притом, мироприемлющей любви. Проблема меча есть практическая проблема, - и разрешение ее зависит от практического мироприятия, так, что отвергающий мир отвергает и меч (но не обратно). Для христианина вопрос мироприятия разрешается в последовании Христу. Христианин призван идти по Его стопам: как Он - принять мир и не принять зла в мире; как Он -воспринять зло, испытать его и увидеть, но не принять его; и повести со злом жизненно-смертную борьбу. И именно в этом последовании Христу настоящие христиане всегда принимали бремя мира и муку мира, а с тем вместе и муку зла, и бремя борьбы с ним - и в себе самом, и в других. И, приемля эту муку и борьбу, они готовились и к завершению своего крестного пути: к приятию смерти в борьбе от руки отвергнутого зла. Чтобы достойно принять мир, надо увидеть с очевидностью дело Божие на земле и творчески принять его, как свое собственное.
Отвергающие меч настаивают на том, что путь меча есть неправедный путь. Это верно - в смысле абсолютной нравственной оценки; это неверно - в смысле указания практического исхода. Понятна мечта о том, что для нравственно-совершенного человека не было неодолимых препятствий в чисто - духовном поборании зла, так, чтобы он мог остановить и преобразить всякого злодея одним своим взглядом, словом и движением. Эта мечта понятна: она есть отображение двух скрестившихся идей - идеи богоподобия нравственно- совершенного человека и идеи всемогущества Божия. Это благородная, но наивная мечта. И несостоятельность ее обнаруживается тотчас же, как только ее пытаются превратить в универсальное правило поведения. Эта мечта несостоятельна духовно потому, что обращение и преображение злодея должно быть его личным, самостоятельным актом, пламенем его личной свободы, а не отблеском чужого совершенства; и если бы это могло быть иначе, то он давно уже преобразился бы от дыхания уст Божиих.
Да, путь меча есть неправедный путь; но нет такого духовного закона, что идущий через неправедность идет ко греху... Если бы было так, то все люди, как постоянно идущие через неправедность и даже через грех, были бы обречены на безысходную гибель, ибо грех нагромождался бы на грех, и неодолимое бремя его тянуло бы человека в бездну. Нет, жизненная мудрость состоит не в мнительном праведничании, а в том, чтобы в меру необходимости мужественно вступать в неправедность, идя через нее, но не к ней, вступая в нее, чтобы уйти из нее.
Да, путь силы и меча не есть праведный путь. Но разве есть другой, праведный? Не тот ли путь сентиментального непротивления, как путь предательства слабых, соучастия со злодеем. Из этой ситуации нет идеального исхода. При наличности подлинного зла, изливающегося во внешние злые деяния, идеально-праведный исход становится мнимым, ложным заданием. При объективном отсутствии праведного исхода самая проблема его оказывается ложною и самое искание его становится безнадежным делом, за безнадежность которого иногда с успехом укрываются робость и криводушие. Напротив, мужество и честность требуют здесь открытого приятия духовного компромисса. Если в повседневной жизни и в обычном словоупотреблении компромисс состоит в расчетливой уступке человека, блюдущего свой (или групповой) интерес и надеющегося, что меньшая жертва спасет большую выгоду, - то устанавливаемый нами духовный компромисс совершается не в личном интересе и не стремится спасти никакую выгоду. Это есть бескорыстное приятие своей личной неправедности в борьбе со злодеем, как врагом Божьего дела. Тот, кто приемлет духовный компромисс, думает не о себе, а о Предмете; и если думает о себе, то не в меру своего житейского интереса, а в меру своего духовного и нравственного напряжения.
Компромисс меченосца состоит в том, что он сознательно и добровольно приемлет волею нравственно-неправедный исход, как духовно-необходимый; и если всякое отступление от нравственного совершенства есть неправедность, то он берет на себя неправедность; и если всякое сознательное, добровольное допущение неправедности волею - создает вину, то он приемлет и вину своего решения. Положение его является нравственно-трагическим. Он берет на себя неправедность, но не для себя, а во имя Божьего дела. И то, что он делает в этой борьбе, является его собственным поступком, его собственною деятельностью, которую он и не думает приписывать Богу. Это есть его человеческий исход, который он сам осознает, как духовный компромисс, и который есть в то же время его подвиг.
Трагедия зла и борьбы с ним разрешается именно через приятие и осуществление этого подвига. И самый подвиг оказывается тем выше, чем живее в совершающем его остается способность освещать его лучом Божественного совершенства. Борьба со злом требует всегда героизма. Героизм меча состоит в том, что меченосец нуждается в особых духовных усилиях для ограждения своего личного духовного Кремля: ибо его героизм есть героизм сознательно и убежденно приятой неправедности. Он подъемлет этим бремя мира, он религиозно приемлет эту безвыходность, принимает этот путь, как свою судьбу. В этом приятии своей судьбы и меча человек "полагает свою душу", но утверждает свой дух и его достоинство. Он принимает не только бремя смерти, но и бремя убийства; и в бремени убийства не только тягостность самого акта, но и тягость решения, ответственности и, может быть, вины. Его духовная судьба ведет его к мечу; он принимает ее; и меч становится его судьбой.
Христос учил не мечу; он учил любви. Но ни разу, ни одним словом не осудил он меча, ни в смысле организованной государственности, для коей меч является последней санкцией, ни в смысле воинского звания и дела. И уже первые ученики его, апостолы Петр и Павел (1 Петра, 2.13-17. Римл. 13.1-7) раскрыли положительный смысл этого неосуждения. Правда, Апостолам было дано указание, что меч не их дело и что "все, взявшие меч, мечом погибнут" (Мф. 26. 52); и воинствующей обороны для Себя - Христос не восхотел; но именно в этом отказе от обороны, и в вопросе об уплате подати (Мф. 22.17-21.Мк. 12.14-17), и в разговоре с Пилатом (Ин. 18.33-38. 19. 9-11) веет тот дух свободной, царственной лояльности, который позднее утверждали Апостолы и который не постигли и утратили в дальнейшем такие мироотрицатели, как Афинагор, Тертуллиан и другие. И вот, земная гибель от взятого меча остается высшею Евангельскою "карою", предреченною для меченосца.
Христос учил любви; но именно любовь подъемлет многое: и жертву неправедности, и жертву жизни. Да, взявшие меч погибают от меча; но именно любовь может побудить человека принять и эту гибель. Взявший меч готов убить; но он должен быть готов к тому, что убьют его самого: вот почему приятие меча есть приятие смерти, и тот, кто боится смерти, тот не должен браться за меч. Однако в любви не только отпадает страх смерти, но открываются те основы и побуждения, которые ведут к мечу. Смерть есть не только "кара", заложенная в самом мече; она есть еще и живая мера для приемлемости меча. Ибо браться за меч имеет смысл только во имя того, за что человеку действительно стоит умереть: во имя дела Божьего на земле. Бессмысленно браться за меч тому, кто не знает и не имеет в мире ничего выше самого себя и своей личной жизни: ибо ему вернее бросить меч и спасаться, хотя бы ценою предательства и унизительной покорности злодеям. Но за Божие дело - в себе самом, в других и в мире, - имеет смысл идти на смерть. Ибо умирающий за него - отдает меньшее за большее, личное за сверхличное, смертное за бессмертное, человеческое за Божие. И именно в этой отдаче, именно этою отдачею он делает свое меньшее - большим, свое личное - сверхличным, свое смертное -бессмертным, ибо себе, человеку, он придает достоинство Божьего слуги. Вот в каком смысле смерть есть мера для приемлемости меча. Весь этот раскрытый и утверждаемый нами духовный компромисс неизбежен для человека в его земной жизни. К нему не сводится, но на нем в последней инстанции покоится начало внешне-понуждающей государственности: государственное дело совершенно не сводимо к мечу, но меч есть его последняя и необходимая опора. Вести государственную борьбу со злодеями - есть дело необходимое и духовно верное; но пути и средства этой борьбы могут быть и бывают вынужденно-неправедные. Счастливы в сравнении с государственными правителями -монахи, ученые, художники и созерцатели: им дано творить чистое дело чистыми руками. Но не суд и не осуждение должны они нести политику и воину, а благодарность к ним, молитву за них, умудрение и очищение: ибо они должны понимать, что их руки чисты для чистого дела только потому, что у других нашлись чистые руки для нечистого дела. Они должны помнить, что если бы у всех людей страх перед грехом оказался сильнее любви к добру, то жизнь на земле была бы совсем невозможна.
http://www.russned.ru/stats.php?ID=443
В. ДАВАТЦ
Сопротивление злу
Серия "РУССКИЙ ПУТЬ" И. А. ИЛЬИН: PRO ET CONTRA Ли ч ност ь и твор ч ество Ивана Ильина в воспоминаниях, документах и оценках русских мыслителей и исследователей . Антология Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2004 Есть книги, о которых трудно писать. Не потому, что трактуемый предмет сложен и неясен или оценка спорна и условна. Но потому, что за всей трактовкой и оценкой стоит живой дух и горячая душа. Потому что мало прочесть ее и формально понять, "но, поняв, надо прочувствовать, а прочувствовав, как бы примерить к себе и в этой субъективной убедительности найти подкрепление к ее объективной доказательности". К таким книгам относится только что вышедшая работа проф. И. А. Ильина "О сопротивлении злу силой". Проблема сопротивления злу в наш век столь же отвлеченна, сколь и практически-конкретна, ибо, как говорит автор, "беспочвенно и бесплодно решать вопрос о зле, не имея в опыте подлинного зла". Но в наше время как раз "злу удалось освободить себя от всяких раздвоенностей и внешних препон, открыть свое лицо, расправить свои крылья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои пути и средства". И потому "столь подлинное зло впервые дано человеческому духу и такой откровенностью". В этом выявлении "подлинного зла вы все явились соучастниками, зрителями и ратоборцами". Но -- скажу от себя -- выявление "подлинного зла", может быть, заставило упорнее и глубже обратиться к поискам "подлинного добра". И это обращение заставляет нас, в эти годы обожествления материи и человеческих выгод, глубже и трагичнее поставить вопрос об оправдании наших собственных путей, о приобщении их к духу правды и озарении их светом добра. Вот почему книга И. А. Ильина выходит из рамок философского трактата. Она отвечает чисто практической потребности найти какую-то опору против агрессивного движения злого начала; с какой-то новой точки зрения посмотреть на свое прошлое и в особом аспекте духовного преображения найти свой путь в будущем. Прежде всего автор с присущей ему яркостью и точностью мысли разоблачает то учение о "непротивлении злу", которое с легкой руки Л. Н. Толстого воспринималось многими как верное толкование Евангелия. По существу, толстовское "непротивление злу" есть вовсе не "приятие зла" и не подчинение злу; там, где живо хотя бы неодобрение или отвращение ко злу, там есть уже сопротивление злу. Толстовское "непротивление" означает на самом деле противление и борьбу, "однако лишь некоторыми излюбленными средствами". И толстовское учение есть учение "не столько о зле, сколько о том, как именно не следует его преодолевать". Л. Н. Толстой не видит "связанности людей во зле и добре"; он исходит в своих рассуждениях от неверного духовного опыта, "наивно отправляясь от собственных душевных состояний". Чужая душа не есть для него объект для воздействия; там царит "воля Божия". И если человек испытывает обязанность, то это обязанность личная и субъективная -- "не делать зла". Создается моральное дезертирство перед напором мирового зла, затуманенное проблемой "морального совершенства человека". Действенная любовь заменяется у него чувством жалостливого сострадания, на основе которого рассудок ткет свою теоретическую моральную доктрину. "Любовь" Толстого дает прежде всего самой душе чувство величайшего наслаждения своей праведностью, и все сводится к своеобразному моральному наслажденчеству ("гедонизму"). Правда, моральная душа должна любить так, чтобы быть всегда способной на личную жертву. Но эта личная жертва приносится опять для того, чтобы увеличить наслаждение собственной души, но не для того, чтобы уменьшать содержащееся в мире зло. Потому что всякая жертва должна, по Л. Н. Толстому, идти стезею праведности, и если обстоятельства вынудили бы принести в жертву собственную праведность, то такая жертва, конечно, не увеличит благостности морального гедониста, а потому отвергается. Драматический элемент мира заменяется слащавой и сентиментальной идеологией. Нет места трагическому. "Добродетель наслаждается своей "любовью", а порок беспрепятственно поливает свою волю в мире". Сопротивление злу, раз только оно вышло из пределов личной души и личного понуждения, уже трактуется Л. Н. Толстым как греховное "насилие". Я не могу спасти ребенка, попавшего в руки злодеев, если только мне придется употребить внешнюю силу. Согласно учению Толстого, я могу только, оставаясь праведным, предложить себя вместо этого ребенка и тем показать силу моей "любви", но моя гибель будет "моральна" только тогда, когда я погибну во имя этой сентиментальной любви, но будет греховна, если я погибну в борьбе с насильниками. Несколько глав, уделенных И. А. Ильиным учению Л. Н. Толстого, чрезвычайно необходимы как для развития мысли автора, так и сами по себе, вне трактуемого предмета. Только в чтении этих увлекательных страниц чувствуешь, как толстовское учение глубоко захватило нас, русских, и даже тех, кто не склонен был к толстовскому нигилизму. Отбросив всю сложность мировой проблемы, гр. Толстой начертал простую и удобную схему; и, создав ее, выдал это учение не за свое, но за учение Христа, очищенное от вековых наслоений. Апеллируя к простым и добрым человеческим чувствам, <таким> как "доброта", "жалость", он скрыл трагический лик истинной, одухотворенной Любви. И поскольку практические выводы из его учения как отрицание форм человеческой общественной жизни были многим чужды, настолько основания его учения в скрытом виде воспринимались в широком масштабе. Но, кроме общего значения этих страниц, они нужны И. А. Ильину для дальнейшего развития своей книги. Только тот, кто почувствует себя совершенно свободным от толстовской "любви", может следовать за И. А. Ильиным к истокам настоящей Любви. Только тот, кто почувствует всю фальшь сентиментальной философии, может подняться до проблемы борьбы со злом. Только тот, кто освободится от понятия о толстовском "насилии", сможет взять на себя поставленную автором трагическую проблему меча. "Насилие", "любовь", "всепрощение" оказываются после этого духовного освобождения от Л. Н. Толстого гораздо более полными и сложными. Поскольку для Л. Н. Толстого дело "совершенствования" есть чисто субъективный акт, изолированный от человеческого общества, постольку для него "всепрощение" есть не только индивидуальное право, но и обязанность праведного человека. Для И. А. Ильина жизнь человека есть его активная борьба со злом, борьба, в которой участвуют, вольно или невольно, все люди, связанные целью добра и зла. И понятно, проблема "всепрощения" не может трактоваться им с точки зрения изолированного человеческого индивидуума. "Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в сердце свою обиженность, -- говорит И. А. Ильин, -- но именно его личным сердцем и его личным ущербом ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы... В составе каждой неправды, каждого насилия, каждого преступления, кроме личной стороны "обиды" и "ущерба", есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога... Кто дал мне право "прощать" от себя злодеям, творящим поругание святыни, или злодейское соблазнение малолетних, или гибель Родины?" Христос, призывающий врагов любить врагов, никогда "не призывал любить врагов Божиих... Напротив, для таких людей, и даже для несравненно менее виновных, Он имел и огненное слово обличения". Потому что не личную праведность, не сентиментальное наслаждение собственной жалостливостью проповедовал Христос, но активную борьбу с разливающимся злом. Итак, борьба со злом есть удел человека, живущего по слову Божию. Но в телесном мире эта борьба со злом может потребовать применения физической силы для локализации, пресечения, подавления злых проявлений. Есть ли это "насилие", есть ли это новая порция зла, которую вкладывает борющийся человек в общее содержание мира? Можно ли осудить запрещение ребенку ехать в бурную погоду на лодке, если для этого пришлось бы запереть его? Есть ли "насилие", если свяжут человека, в порыве безумного гнева покушающегося на убийство? Нет. "Физическое заставление было бы проявлением зла, если бы оно, по самому существу своему, было противодуховно и противолюбовно". Конечно, это есть последнее средство, которым можно подействовать, и натуры примитивные и грубые могут злоупотребить им. Но, говорит автор, "не наивно ли думать, что бездарный и неумелый хирург компрометирует хирургию? Без крайности не следует ампутировать; значит ли это, что ампутация сама по себе есть зло и что ампутирующий делает свое дело из мести, зависти, властолюбия и злости?" Физическое понуждение есть, по И. А. Ильину, крайняя мера, применимая тогда, когда "внутреннее самоуправление изменяет человеку и нет душевно-духовных средств для того, чтобы удержать и остановить его противодуховные деяния". Физическое воздействие допустимо тогда, когда оно необходимо; а необходимо тогда, когда "душевно-духовное воздействие недостаточно, недействительно и неосуществимо". Уже из этого мы видим, что меч, борющийся со злом, И. А. Ильин считает мерой несовершенной, требующей глубокой осторожности и ограниченности применения. И потому вопрос о праведности или неправедности меча имеет для И. А. Ильина первостепенное значение. Со свойственной ему определенностью автор категорически протестует против попыток представить дело меча как Божие дело. Исходя из положения, что светская власть учреждена Богом, Мартин Лютер утверждает, что "война есть дело любви", ибо меч "защищает благочестивых... и тем самым предотвращает гораздо большие бедствия". Рука, действующая таким мечом, "не есть уже более человеческая рука, но Божия рука, и это не человек, а Бог вешает, колесует, обезглавливает, убивает и воюет". Иезуиты не доходили до идентификации Божественной и человеческой руки, но допускали -- позволение Божие на дурные дела, ибо, по мысли иезуита Бузенбаума, "Бог -- Господин всяческой жизни". Иезуит Алагона развивает эту мысль еще отчетливее: "По повелению Божию можно: убивать невинного, украсть, развратничать, ибо Он есть Господин жизни и смерти, и всего, и потому должно исполнять Его повеление". Против всех этих попыток вовлечь Бога в несовершенные земные дела И. А. Ильин выставляет свое положение, что "меч" никогда не может быть ни орудием Божиим, ни Его попустительством; такое объяснение вытекает из иудейских традиций Ветхого Завета, когда воспринимается абсолютная Его власть, но забывается Его совершенство. При истинно христианском и евангельском воззрении человек должен помнить, что "не имеет права слагать с себя бремя ответственности и перелагать его на Божество". Он должен помнить, что "эти средства борьбы суть не божественные, а человеческие; они необходимы именно вследствие несовершенства человеческой природы". Человек и обращается к этим средствам потому, что "он сам не Бог", но ограниченный и преданный "слуга Божий". И потому средства эти не "позволены" (иезуиты), не "освящены" (М. Лютер), но "обязательны во всей их неправедности". Итак, путь меча -- неправедный путь, но необходимый вследствие отсутствия праведного исхода. Правитель и воин не должны забывать этого, но сознательно, не перекладывая ни на кого, осуществить подвиг отказа от личной праведности, требующий прежде всего героической души. Ибо уклониться от своей судьбы нельзя -- и есть только два исхода: или недостойно отвернуться от борьбы в своем малодушии, или достойно и осмысленно принять ее. "Так слагается один из трагических парадоксов человеческой земной жизни: именно лучшие люди призваны к тому, чтобы вести борьбу со злодеями... и притом вести эту борьбу не лучшими средствами..." Ибо "если бы у всех людей страх перед грехом оказался сильнее любви к добру, то жизнь на земле была бы совсем невозможна". Но правитель и воин должны сохранять чуткую совесть, чтобы путь неправедности не превратился в путь греха. В известных, строго определенных случаях человек власти и меча должен уметь совершать поступки, явно расходящиеся с его собственным идеалом святости и совершенства: он должен иметь в себе силу отстранить свое внутреннее "несогласие", удержать свой личный "протест", победить в себе возможное "отвращение" и совершить необходимое; и не только из дисциплины и по приказу, ибо он сам может всегда оказаться в положении инициатора и приказывающего; он должен быть способен к этому из религиозного чувства по духовному убеждению: принять на себя ответственность и решение приказа, арестовать, приговорить, расстрелять... Но вне действия он должен освещать себя "лучом Божиим", чтобы все благороднейшие силы человеческого духа приходили в нем в движение: отношение к Богу, совестный суд, воля к безусловной правоте. Необходимо очищение души не для того, чтобы раскаяться и осудить свои поступки, но для того, чтобы приобрести новую духовную силу для новых подвигов борьбы со злом. Проблема, поставленная И. А. Ильиным, и ее разрешение найдут, несомненно, живой отклик в душе многих "борцов со злом", рассеянных ныне на чужбине. Во время галлиполийского сидения, и особенно непосредственно за ним, в Болгарии, совершенно независимо друг от друга очень многие приходили к мысли о необходимости создать полудуховный орден (ген<ералу> А. П. Кутепову известны такие попытки, и он может это всегда подтвердить). Настроение это ярко вылилось в одной статье, написанной в 1922 г. во втором номере издававшегося в Софии журнала "Корниловец". Статья была написана рядовым корниловским офицером 1 . С особой убедительностью простоты говорилось там о той идее, "которая нас, галлиполийцев, давно уже мучает". "Жить так, как жили до сих пор, нельзя. Надо что-то изменить и в армии, и в обществе, и в самом себе. Нужно возвращение к исканию Правды. Может быть, меч духовный важнее нам, чем меч вещественный", -- говорит автор и предлагает учредить Орден воинов-рыцарей. Не видна ли в этом та потребность "очищения", которую формулировал И. А. Ильин? Не раскаяние руководило корниловцем, написавшим эту статью, но потребность очиститься от зла, приставшего к боровшимся с ним, как комья грязи. В старые формы светской организации явилась потребность влить новое духовное содержание или, по крайней мере, обновить его. Поэтому для пишущего эти строки совершенно понятен тезис И. А. Ильина: "И вот, если объединить все государственное начало понуждения и пресечения в образе воина, а начало религиозного очищения, молитвы и праведности в образе монаха, то решение проблемы выразится в усмотрении их взаимной необходимости друг для друга". Вот почему получает особый смысл и то посвящение, которое предпослал автор своей книге: "Мыслью и любовью обращаюсь к вам, белые воины, носителя православного меча, добровольцы русского государственного тягла! В вас живет православная рыцарская традиция; вы жизнью и смертью утвердились в древнем и правом духе служения; вы соблюли знамена русского Христолюбивого Воинства. Вам посвящаю я эти страницы и вашим Вождям. Да будет ваш меч молитвою и молитва ваша да будет мечом!".ПРИМЕЧАНИЯ
Статья напечатана в двух номерах белградской газеты "Новое время": No 1263 от 17 июля 1925 г. и No 1264 от 18 июля 1925 г. Повторно: Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1995. Т. 5. С. 312--319. Печатается по последнему изданию. Даватц Владимир Христианович -- см. примеч. 5 к статье Н. Рыбинского "Духовный меч". 1 Имеется в виду статья А. Дисского "Утопическая идея и ее осуществление", напечатанная в ежемесячном военно-эмигрантском журнале "Корниловец" (1922. No 2), который издавался в полевом лагере русских военных в районе болгарской станции Тулово.2004 год
Все мы с детских лет слышим сказки, где рассказывается о борьбе добра и зла, где герои сражаются со злодеями и где в конечном итоге добро всегда побеждает. Когда мы подрастаем, то уже в окружающем нас мире мы постоянно наблюдаем противостояние сил света и тьмы. К сожалению, люди часто используют предоставленную им свободу выбора неверно и выступают на стороне злых сил. А другие вынуждены как-то реагировать на их действия. Поэтому с древних времен людей беспокоило: как надо отвечать на зло? Здесь вспоминаются ветхозаветные «око за око, зуб за зуб», слова Христа, что нужно подставить щеку и др. Наиболее полный и исчерпывающий ответ на вопросы: что есть зло, как с ним бороться – дает зороастризм, древняя религия, воскрешенная пророком Заратуштрой.
Проходит время, эти знания так или иначе забываются и, в результате зло в мире разрастается. Но все же некоторым людям с помощью божьего дара, хварны удается воскресить их. Одним из таких людей является русский правовед, философ Иван Александрович Ильин, рожденный в 20-й солнечный день Вертрагны по зороастрийскому календарю – 9 апреля (28 марта по ст. стилю) 1883 года. Одним из центральных трудов в его жизни стала работа с характерным названием «О сопротивлению злу силою»
(1925). Он обдумывал тему этой книги более двадцати лет, понимая всю ответственность и сложность вопроса. Эта работа вызвала широкий отклик и бурную полемику во всем мире. Отметим, что за этот труд его благодарили и сообщали свою признательность русские православные священники. К самой книге и ее содержанию вернемся далее, а пока познакомимся с биографией Ильина.
Он родился в Москве в дворянской семье образованных, религиозных людей, по материнской линии он был «немецкой крови». Ильин получил классическое образование, окончил гимназию с золотой медалью, знал несколько языков. В 1901 г. поступил на юридический факультет Московского университета, где у него сложился глубокий интерес к философии. Его первая научная работа вышла в 1910 г. и называлась «Понятие права и силы». По окончании университета, он остался в нем преподавать, подготавливаясь к профессорскому званию, и становится блестящим правоведом и юристом.
После 1917 г. он остается преподавать и не прекращает критиковать и оценивать происходящее в стране. Он считал, что «каждый, кто не идет к белым и кому не грозит прямая казнь, должен оставаться на месте, у изголовья больной матери». Шесть раз большевики подвергали Ильина аресту, дважды судили за то, что он «ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности». 26 сентября 1922 г. он был вынужден эмигрировать в Германию, в Берлин. За границей он продолжает свою научную и философскую работу, ездит по Европе с лекциями о русских писателях, русской культуре, об основах правосознания, о возрождении России, о религии и церкви, о советском режиме и др. Его очень беспокоит судьба Родины и он активно выступает как идеолог и вдохновитель белого движения. При этом он всегда оставался на позициях вне- и надпартийности, никогда не был членом ни одной политической партии или организации. Белым воинам, носителям православного меча он и посвящает свой труд «О сопротивлении злу силою», где рассматривает вопросы нравственной философии: что такое добро и зло, как они проявляют себя в нашей жизни, следует ли бороться со злом и какие методы и средства в этой борьбе допустимы для верующего человека. До конца своих дней Ильин оставался православным христианином и для него не существовало автономной нравственности, оторванной от религии.
Ильин сразу смог распознать истинное лицо нацизма. В 1934 г. за сопротивление партии нацистов его удалили из Института, где он преподавал. В 1938 г. гестапо наложило арест на все его печатные труды и запретило публичные выступления. Только в результате нескольких счастливых случайностей (в чем он усматривал промысел Божий) он смог вместе с женой переехать в том же году в Швейцарию. Там он пишет три книги, объединенных единым творческим писательским актом – «во всем видеть и показать «Божий луч»».
После частых и продолжительных болезней он умер 21 декабря 1954 г., не успев закончить всего задуманного. Жизнь замечательного русского философа была хоть трудной и тернистой, но все же светлой. Ильин переносил удары судьбы стойко и подвижнически, сохраняя любовь к России и веру в ее возрождение, как и веру в Бога, до конца своих дней.
Трактовка Ильиным проблем добра и зла не противоречит христианскому (а также и зороастрийскому) их пониманию, в чем любой интересующийся может сам убедиться.
Его труд «О сопротивлении злу силою»1 основан на конструктивной критике философского учения Л. Н. Толстого и его сподвижников. Их учение о непротивлении злу силою, несмотря на кажущуюся безобидность, имело весьма печальные последствия. Оно попало на благоприятную для себя почву русской интеллигенции и привело к тому, что многие люди поддались ему, потеряв истинный ориентир в проблемах добра и зла, и стали легкой жертвой сил зла, что имело такие трагичные последствия для истории нашей Родины.
Рассмотрим основные положения данной работы Ильина. В самом начале он формулирует духовный закон: несопротивляющийся злу поглощается им и становится одержимым. Зло, которому необходимо сопротивляться, есть зло не внешнее, а внутреннее. Зло начинается там, где начинается человек. Человеческий душевно-духовный мир – это истинное местонахождение добра и зла. Это означает, что борьба со злом и преодоление зла могут произойти и должны достигаться именно во внутренних усилиях человека. То есть первопричина всех проблем добра и зла – это внутренний духовный выбор человека, сделать который он может только сам. Все же проявления добра и зла в мире есть по сути последствия этого выбора.
Ильин дает следующие определения добра и зла. Добро есть одухотворенная любовь, зло – противодуховная вражда. Добро есть любящая сила духа, зло – слепая сила ненависти. Причем добро не есть просто «любовь» или просто «духовность», а именно синтез, неразрывность друг от друга этих понятий. То же касается и понятия зла, оно одновременно противодуховно и противолюбовно.
Ильин рассматривает очень важную проблему духовного воспитания человека. Он считает, что «глубочайшая основа и цель духовного воспитания состоят в самовоспитании, в умении верно находить грань между самопонуждением и самопринуждением, а не только в пробуждении любви и духовной зрячести».
В центре его работы находится поиск ответа на вопрос: вправе ли верующий и исповедующий любовь к Богу человек противостоять злу физической силой. Эту проблему Ильин исследует досконально во всех ее аспектах.
Физическое принуждение и пресечение – само по себе, вне добра или зла. Оно может быть использовано как в одну, так и в другую сторону. Физическое пресечение лишает человека удовольствий и причиняет ему страдание, но истинный воспитатель знает, что любовь к воспитываемому совсем не должна выражаться в доставлении ему удовольствий и в опасливом ограждении его от страданий. Напротив, именно в страданиях, особенно посылаемых человеку в мудрой мере, душа углубляется, крепнет и прозревает; и именно в удовольствиях, особенно при несоблюдении в них мудрой меры (опять же – «все хорошо в меру» – золотое правило зороастризма), душа предается злым страстям и слепнет. Человека из-за его устройства тянет вниз, к наслаждениям; и редко влечет вверх, к совершенному. Путь вверх для человека открывается и дается только в страданиях и благодаря им. Ибо сущность страдания состоит прежде всего в том, что для человека оказывается закрытым или недоступным путь вниз, оно есть первое и основное условие восхождения. Не всякое страдание, не всякого человека и не всегда возводит и одухотворяет, ибо здесь необходима некая верная направленность страдающей души и некое внутреннее умение. Страдание есть цена духовности.
Духовность человека состоит в том, что он самостоятельно ищет, желает и имеет в виду объективное совершенство, воспитывая себя к этому видению и творчеству. Духовное начало в человеке есть источник и орудие божественного откровения. Этим осмысливается и жизнь, и страдания, и смерть.
Зло, конечно, не сводится только к физическому нападению, отнятию имущества, изнасилованию, убиению. Это далеко не главные его проявления.
Человек гибнет не только тогда, когда он беднеет, голодает, страдает и умирает, а тогда, когда он слабеет духом и разлагается нравственно и религиозно; не тогда, когда ему трудно жить или невозможно поддерживать существование, а тогда, когда он живет унизительно и умирает позорно; не тогда, когда он терпит лишения и беды, а когда он предается злу. Не всегда зло приходит через физическое насилие, ему гораздо легче проникнуть под красивой маской, обманом и ложью, через пробуждение в людях негативных черт, через расшатывание их воли. Через физическое насилие зло вселяет страх и усиливает действие соблазна. Но самое главное воздействие зла и его губительное последствие – это качественное развращение и разложение живого духа (Ильин показал здесь три лика зла – страх, ложь и гордыню – прим. К.С.).
Для исследования проблемы о допустимости сопротивления злу физическим понуждением и пресечением Ильин выдвигает ряд условий. Во-первых, «должно быть проявлено подлинное зло, а не подобие, не тень его или призрак». Во-вторых, «человек должен верно воспринимать зло, быть компетентным в этом, суметь различить реальное зло и, восприняв его, не принять». Третье условие – «человек должен стремиться к Богу, быть подлинно духовно любящим, только тогда он не останется равнодушным к проявлениям зла». В-четвертых, «человек должен думать и заботиться не только о себе, но и о других, окружающих его людях». И, в-пятых, «физическое воздействие применимо только тогда, когда все другие способы бессильны удержать человека от злодеяния, только как крайняя мера».
Физическое понуждение и пресечение действенны только при верном воспитании, соблюдающем законы духа и любви. Оно имеет дело не с самим злом, а только с его внешним проявлением, оно – лишь крайняя мера борьбы. Это означает:
1. Оно не должно пытаться вызвать в душе человека очевидность, как то: признание, приятие, убеждение, верование. Это заранее обречено на неудачу и может привести лишь к лицемерию.
2. Оно не должно пытаться вынудить у человека чувство любви (например, преданности, верности). В лучшем случае понуждаемый вступит на путь лжи и предательства, в худшем – его душа проникнется презрением и ненавистью, ожесточится до полной неспособности любить. Любовь или добровольна и искренна, или ее нет.
3. Оно должно беречь волевую способность человека, укрепляя ее, и содействуя ее духовному воспитанию.
4. Оно не нужно и не допустимо там, где человек сам работает над приобретением очевидности и любви и держит себя в руках.
Борьба со злом есть живой процесс, очень сложный и ответственный, в котором самое «зло» дается всегда в образе единичном – индивидуального или общественного явления. Задача борющегося со злом всегда состоит в том, чтобы предметно постигнуть природу данного явления и найти целесообразные средства для одоления. Участвуя в этой борьбе, каждый должен действовать по своему крайнему разумению, движимый любовью, доверяя своему духу и полагаясь на свое наблюдение. При этом, конечно, к сожалению, никто не застрахован от ошибки.
Ильин формулирует в качестве критерия для руководства при сопротивлении злу несколько правил. Приводим их полностью, чтобы каждый смог их оценить.
1. Сопротивляющийся должен развивать в себе чуткость и зоркость для распознавания зла и для отличения его от явлений, сходных с ним по внешней видимости. Это дается лишь постепенно, только в долгом нравственном и религиозном очищении личной души, только в личном и подлинном, духовно осмысленном жизненном опыте.
2. Сопротивляющийся должен стремиться к постижению тех путей и законов, по которым протекает жизнь зла в человеческих душах, а также всей выработанной великими праведниками и аскетами техники его внутреннего одоления. Только тот, кто владеет этими законами и этой техникой, сможет верно разрешить все очередные вопросы социального воспитания.
3. Выбирая в борьбе меры и средства, сопротивляющийся всегда должен мысленно начинать с духовных средств, нисходя к мерам внешней борьбы лишь постольку, поскольку духовные средства оказываются неосуществимыми, недействительными и недостаточными. И даже тогда, когда необходимость физического воздействия выясняется с самого начала и сразу, сопротивляющийся должен помнить, что эта мера есть несамостоятельная, вторичная, подчиненная и крайняя.
4. Обращаясь к физическому воздействию, сопротивляющийся должен всегда искать умственно и практически тот момент и те условия, при которых физическое воздействие сможет быть прекращено, не повредив духовной борьбе, подготовив ей путь и, вот, уступая ей свое место. Ибо при верном ведении борьбы все меры противодействия ему пребывают во внутренней органической связи взаимоподдержания и подчинения единой цели.
5. Сопротивляющийся должен постоянно проверять подлинные, внутренние истоки и мотивы своей личной борьбы со злом, в уверенности, что от этого зависит и предметное постижение побораемого зла, и овладение духовной техникой борьбы, и выбор средств, и осуществление самой борьбы; мало того, он должен быть уверен, что от этого зависит его личная правота и стойкость в сопротивлении, что этим, в последнем счете, определяется и самая победа или поражение.
Сопротивляться злу имеет смысл, только выступая со стороны живого добра, потому что, если борясь со злом, человек пробуждает в себе черты зла (например, ненависть), то в конечном итоге зло побеждает. Как в сказке Е. Шварца про дракона, которого было нужно убить.
Само сопротивление злу проистекает из одухотворенной любви, ею осуществляется, ей служит, к ней ведет, ее растит и укрепляет. Начало духа дает любви смысл и полет, проявляет ее, делает зрячей.
Любовь сама по себе, без духа, есть начало слепой страсти. Она есть жажда и голод, не предусматривающие ни качества питья, ни достоинства пищи. Она есть некая открытость души, в которую может невозбранно вступить и то, что недостойно любви. Любовь есть влечение и сила; но как часто влечение совлекает, а сила растрачивается впустую или внутренно разлагается в погоне за ложной целью... Любовь есть приятие, но далеко не все приятое духовно приемлемо. Любовь есть сочувствие, но все ли заслуживают его? Любовь есть как бы некое умиленное пение из глубины; но глубина неодухотворенного инстинкта может умилиться на соблазн и петь от наслаждения грехом. Любовь есть способность к единению и отождествлению с любимым; но единение на низменном уровне истощает и гасит эту способность, а отождествление со злом может поглотить и извратить благодатность любви. Любовь есть творчество, но разве безразлично, что именно творит творящий? Поэтому любовь без духа слепа, пристрастна, своекорыстна, подвержена опошлению и уродству.
Ильин, как православный христианин, проводит свои философские размышления, опираясь на Священные писания. Из него известны две главных заповеди.
Первая направляет все сердце, всю душу, все разумение и всю крепость человеческого существа и его любви к Богу, вторая учит «любить ближнего как самого себя» (Мтф. ХХII, 37–40; Мрк. XII, 29–31; Луки X, 26–28). Исполнение первой заповеди открывает человеку Бога и тем самым отверзает его духовное око. Именно поэтому исполнение второй заповеди невозможно вне и помимо первой. Любить следует луч Божий в чужой душе, его Божественное начало. Настоящая любовь есть связь духа с духом, а потом уже и в эту меру – все остальное.
Невозможно любить все и наравне. Никто не призван любить зло. Восприятие зла, это испытание для души имеет единственное оправдание и назначение – сопротивление злу. Любовь имеет свои пределы, она кончается там, где начинается зло. Там от нее остается только духовное благожелательство, способное принять в случае необходимости форму пресекающего меча. Часто неверно ссылаются на заповеди Христа, учившего любить врагов и прощать обиды. Христос же, призывая любить врагов, имел в виду личных врагов самого человека («ваших», «вас»; ср. Мтф. V, 43–47; Луки VI, 27–28). Христос никогда не призывал любить врагов Божиих, напротив, он грозил им суровым наказанием. Верующий человек должен понять, что настоящее, религиозное сопротивление злодеям ведет с ними борьбу именно не как с личными врагами, а как врагами дела Божия на земле. Так что чем меньше личной вражды в душе сопротивляющегося и чем более он внутренно простил своих личных врагов – всех вообще и особенно тех, с которыми он ведет борьбу, – тем эта борьба его будет при всей ее необходимой суровости духовно вернее, достойнее и жизненно целесообразнее. Простить обиду – значит погасить в себе ее злотворящую силу и не впустить в себя поток ненависти и зла, но это не значит победить силу злобы и зла в обидчике. После прощения зло побеждено внутри нас, но не в злодее, где по-прежнему несет опасность для всех. Поэтому прощение есть первое условие борьбы со злом, начало ее, но не конец и не победа. Иначе злодей всегда будет усматривать в «прощении» прямое поощрение, а может быть, и тайное сочувствие.
Таким образом, духовное начало ограничивает и видоизменяет любовь до «благожелательства», которое всегда и всем искренно желает не удовольствия, не наслаждения, не удачи, не счастья и даже не отсутствия страданий, а духовного совершенства, просветления и преображения, даже тогда, когда это можно приобрести только ценою страдания и несчастья. Этот отрицательный лик любви не может любить подлинного зла в человеке, самоутверждающуюся противодуховную злобу в нем.
Абсолютно цельною и полною может быть только любовь к Богу – к абсолютно цельному и полному совершенству. Подобное отношение к человеку, взятому в отрыве от Бога, неверно. Сопротивление злу творится любовью, но не к животности человека и не к его обывательской «душевности», а к его духу и духовности.
Рассуждая о взаимосвязи и взаимовлиянии друг на друга всех людей, Ильин приходит к выводу, что каждый человек в ответе за себя и за других, и поэтому обязан бороться с собственным злом и не имеет права угашать эту борьбу.
Злой поступок человека нарушает духовное равновесие у одних, искушает других, заражает третьих, гипнотически покоряет четвертых. Отсюда – бессмысленно и гибельно отстаивать свободу злодеяния. Люди взаимно посылают друг другу свои достижения в добре и свои падения во зле, взаимно воспринимают посланное, взаимно в ответе за это. Поэтому взаимная обязанность людей – не допускать распространения зла.
Душевно-духовная связанность людей в добре и зле настолько существенна и проникающа, что человек, раз испытавший и осознавший ее, реально видит единство и общность злого начала в мире и чувствует непрестанную потребность не только не участвовать в его заражающем распространении, но и противостоять ему в цельном, волевом сопротивлении. Злое начало едино и агрессивно и в этом оно лукаво и многообразно. Тот, кто ему не сопротивляется, тот уступает ему и идет в его свите. Кто не пресекает его, тот становится его жертвой. Всякое злодеяние провоцирует всех окружающих, заставляя их высказаться и обнаружиться, занять решительную позицию: против зла или в пользу зла. Уклониться от этого испытания нельзя: ибо уклонившийся и отвернувшийся высказывается тем самым в пользу зла. Таким образом, злодеяние требует от большинства духовно непосильного для него героизма, мужества. Вот почему пресекающий зло творит верное дело, драгоценное для всей внутренней борьбы со злом во всех людях. Он утверждает в себе и являет другим силу добра.
Вся история человечества показывает, что радикальное зло, живущее в человеке, торжествует до тех пор, пока не обуздывается и поскольку не сдерживается. Ильин формулирует три цели применения «внешнего понуждения»:
не допустить, чтобы человек совершил данное злодеяние;
оградить других людей от злодеяния и его отравляющего действия – от душевно-духовного ожога, примера, искушения, соблазна, призыва, что несет в себе это злодеяние, а также от страха перед злом;
удержать от пути злодейства всех людей, способных соблазниться или увлечься им.
Постоянным лейтмотивом в этой работе Ильина проходит образ меча, одного из предметов, связанных с Вертрагной, что характеризует проявление хварны его солнечного дня рождения. Конкретно про меч Ильин говорит следующее.
Пока в человеческой душе живет зло, меч будет необходим для пресечения его внешнего действия, – меч, сильный и в своей неизвлеченности, и в своем пресекающем ударе. Но никогда меч не будет ни созидающим, ни последним, ни глубочайшим проявлением борьбы. Меч служит внешней борьбе, но во имя духа; и потому, пока в человеке жива духовность, призвание меча будет состоять в том, чтобы его борьба была религиозно осмысленна и духовно чиста. Ибо победим мы тогда, когда наш меч станет как любовь и молитва, а молитва наша и любовь наша станут мечом!
Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, религиозно приемлющий Бога, Его мироздание и свое место в мире, сопротивляться злу силою и мечом? Ответ на этот вопрос, добытый Ильиным для нравственно благородной души, звучит однозначно: физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотическою обязанностью человека, он не в праве от этого уклониться. Исполнение этой обязанности введет его в качестве участника в великий исторический бой между слугами Божьими и силами ада.
Самое сопротивление злу, как таковому, всегда остается делом благим, праведным и должным. Чем труднее это сопротивление, чем с большими опасностями и страданиями оно сопряжено, тем больше подвиг и заслуга сопротивляющегося. Да, путь силы и меча в этой борьбе не есть праведный путь. Но другого пути в данных условиях у нас просто нет. Трагедия зла и борьбы с ним разрешается именно через приятие и осуществление этого подвига. Борьба со злом всегда требует героизма. Браться за меч имеет смысл только за Божье дело. Смерть есть живая мера приемлемости меча. Таков один из трагических парадоксов человеческой земной жизни: именно лучшие люди (правители, воины) призваны вести борьбу со злодеями – вступать с ними во взаимодействие, пресекать их, ведя борьбу не лучшими средствами, среди которых меч всегда будет наиболее прямым и благородным. Важно в этой борьбе не заразится злом (самому не стать драконом по сказке Шварца). Подлинность, чистота и глубина доброй воли есть первое и основное условие для верной и победоносной борьбы со злодеяниями. Религиозно-нравственное очищение человека, его души (раскаяние и молитва) после применения неправедной силы меча и не позволяет злу проникнуть в него. Человек должен быть чище и выше этой борьбы, дабы не увлечься ею.
Таковы основные положения этого очень интересного и во многом поучительного труда Ильина. Его работы требуют внимательного и тщательного рассмотрения, чтобы четко разобраться в проблеме борьбы со злом.
подготовил Старостин Константин
журнал "Митра №7(11) стр 165-169
дополнительно /node/1850 Сопротивление злу. Критика Толстого Л.Н. Ильиным И.А.
произведение И. А. Ильина, вышедшее на русском языке в Берлине в 1925. Последнее издание: Собр. соч., т. 5. M., 1995 (здесь же полемика вокруг книги). Книга посвящена проблеме активного противостояния злу и возможности нравственно и духовно оправданных средств сопротивления злу. Проблему сопротивления злу Ильин рассматривает как одну из трагических проблем нравственно-религиозного опыта человека на пути его духовного развития. Основной вопрос книги: может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, бороться со злом силой и мечом? Может ли человек, верящий в Бога и принимающий бремя жизни и свое место в мире, не бороться со злом силой?
Почти половина книги посвящена критике учения Л. Н. Толстого, в котором, по мнению Ильина, лежали идейные основы победного шествия революции в России. Ильин критиковал Толстого за примиренчество и попустительство злу, считал его духовный опыт ограниченным рассудочной моральностью. Философия непротивления, по мнению Ильина, коренилась в неправильном понимании Толстым природы зла и роли страданий: он отождествлял страдание и зло и, отвергая путь страдания, отвергал и цель страдания - духовное восхождение. Указывая вслед за Вл. Соловьевым на недостаточность духовно-душевных способов борьбы со злом, Ильин настаивал на том, что не всякая сила - зла и не всякое применение силы есть злодейство. Исследуя волевое воздействие на других и насилие, считал, что по отношению к насилию «заставление» является более широким понятием, родовьм. Насилие - это заставление, проистекающее из злой души и направленное на зло. Самым острым вопросом книги и полемики вокруг нее стал вопрос о допустимости смертной казни. Ильин подверг всестороннему анализу саму ситуацию физического пресечения, доказывая, что акт физического пресечения не становится актом насилия ни по целям, которые в нем преследуются, ни по способу воздействия на другого. Необходимость внешнего сопротивления злу возникает только при условии, что все остальные способы оказались бессильны. При этом недопустимость убийства Ильин, естественно, относил к числу нравственных аксиом. Ильин исходил из того, что нравственное совершенствование не является главной целью человеческой жизни. Исполнение воли Божьей может потребовать от человека принятия духовного компромисса, выражающегося в решении отступить от пути нравственного совершенствования, чтобы остановить злую волю в ее злых поступках. Сопротивляющийся злу, т. о., должен быть готов принять ответственность, вину за свой поступок или даже поплатиться собственной жизнью.
Полемика вокруг идей Ильина возникла еще до выхода в свет книги и продолжалась до 1950-х гг. В ней приняли участие видные русские философы, ученые, критики, публицисты. Но, как отметил наиболее известный исследователь творчества Ильина Н. П. Полторацкий, с самого начала полемика пошла по политической линии. Вследствие этого в основной своей части она «не дотягивала» до уровня книги, которая ее вызвала. С критикой Ильина выступили 3. Гиппиус. Вакар, И. П. Демидов, Е. Д. Кускова, Л. М. Добронравов, Д. С. Пасманник, Е. М. Кольцов, В. Чернов, Н. А. Бердяев, Ю. Айхенвальд и др. В поддержку идей Ильина высказались В. Даватц, митрополит Антоний, архиепископ Анастасий Иерусалимский, В. Арденский, П. Петропавлов, П. Б. Струве, А. Д. Билимович, Э. К. Кейхель и др. В полемику были вовлечены также В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский.
Отличное определение
Неполное определение ↓
О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ СИЛОЮ
одно из наиболее значительных произв. И. А. Ильина. Вышло в свет в 1925 г. в Берлине. Центральная тема книги - тема зла и средств его устранения, а также связанная с нею проблема нравственной оценки способов сопротивления злу. Рассмотрению этих вопросов предшествует острая критика концепции Толстого о непротивлении злу, категорически запрещающая человеку обращение к силе и принуждению. Приемлемое решение указанных вопросов Ильин усматривает в богословии и философии православия, исходящих из духа и буквы Евангелия, творений отцов церкви и рус. святителей прошлого. Применение принуждения и силы Ильиным хотя и не оправдывается, не освящается, не возводится в ранг добродетелей, но вместе с тем рассматривается как вполне допустимое в определенных, четко и строго оговоренных условиях и обстоятельствах, когда все др. средства исчерпаны или их вообще невозможно применить. С его т. зр., отношение ко злу - это прежде всего проблема нравственного выбора личности, ее нравственного долга. Но чтобы долг был исполнен, он должен быть понят, т. е. жизненная ситуация, в к-рой оказался человек, должна быть опознана как взывающая к его нравственному самоопределению. Наблюдая одну и ту же жизненную ситуацию, один человек воспринимает ее безлико и безучастно, просто как повод для нравственного резонерства. Другой может переживать эту же жизненную ситуацию как обращенную лично к нему, к его непосредственному участию. Чтобы это могло произойти, надо за поверхностью явления разглядеть его глубинный смысл, смысловые связи ситуации. Наложение вечных заповедей на конкретную жизненную ситуацию не происходит автоматически. Я сам должен осознать, что между ними есть соответствие. Я должен пережить как откровение явленность этой связи. Заповеди вечны, но в понимание их смысла надо каждый раз "впадать" заново. Нельзя, раз получив смысл, положить его в карман и вынимать его по мере надобности. Нет никакого единообразного и постоянного механизма понимания экзистенциального опыта и долга. Одна и та же нравственная заповедь вечной любви "положи жизнь за други своя" может быть понята - причем с равным основанием - и как благословение крайнего непротивления, и как призыв к активному и даже вооруженному вмешательству. Поэтому не может быть однозначного и категоричного ответа на вопрос, поставленный в книге Ильина. Он не предписывает в качестве обязательного сопротивление злу силою, не навязывает к.-л. одного типа поведения при встрече со злом. Он лишь поясняет, что в принципе толстовство не более чем ересь, т. е. учение, возводящее частный случай, конкретную частную ситуацию во всеобщую и универсальную, абсолютизирующее ее. Безусловно, для нравственного здоровья человека лучше противостоять злу лишь любовью и добром, если нужно, то принять на себя и удар, не защищаясь. Однако, подчеркивает Ильин, существуют и др. ситуации, когда в интересах человека и об-ва необходимо прибегнуть ж принуждению и силе. Но чтобы не ошибиться и правильно уловить, что повелевает та или иная конкретная ситуация в данный момент, надо знать, что ответ может быть в принципе разным. Возможность разных ответов и обосновывает Ильин. Какой из них и в какой ситуации мы услышим - зависит от нашей внимательности, нашей нравственной интуиции. Ильин лишь вынимает из наших ушей "затычки" толстовства. Мы же должны слушать: "...только чистое око способно верно увидеть, где недуг или зло. Увидеть и найти их "верный смысл" и "верную меру", "вынь прежде бревно из твоего глаза" я тогда увидишь... И тогда увидишь, "необходим ли меч и где именно". Позитивное решение проблемы преодоления морального зла Ильиным основывается на различии между насилием принуждением, грехом и неправедностью. Апелляция к силе, ее применение не может стать добродетелью. Бороться со злом надо любовью, т. е. ненасильственными средствами: убеждением, добрым примером, религиозным и нравственным самосовершенствованием, духовным воспитанием других, и только когда все духовно-нравственные, ненасильственные методы испробованы и они не принесли успеха, то правомерным становится и обращение к использованию принуждения. С т. зр. Ильина, применение силы, и особенно смертной казни, при всех обстоятельствах является делом неправедным. Применение насилия, в особенности его крайних форм, он называл трагедией человеческого бытия. Обращение к силе, требующее определенного нравственного компромисса, предполагает, во-первых, высокий уровень духовного развития человека, вынужденно прибегающего к насильственным средствам, во-вторых, сознание неправедности этих средств и связанную с этим постоянную заботу о самоочищении и покаянии. Вопрос о противостоянии злу силой, по Ильину, затрагивает не только сферу индивидуально-нравственного выбора личности, но и ее отношения к государству и его ин-там - вооруженным силам, полиции, суду и т. п. Является ли нравственно оправданным использование всей мощи государственной машины для пресечения социального и морального зла и какую позицию нравственно здоровый человек (для Ильина человек, наделенный христианским сознанием) должен занять по отношению к государству? Рассматривая эту проблему, он следует той же логике, что и в решении вопроса о нравственном выборе личности при встрече ее со злом. Государство, полагал Ильин, может и должно поощрять добро и сдерживать зло. Хотя возможности государственных (властных) начал в нравственном воспитании человека ограничены, это не значит, что нужно совершенно отказываться от опоры на государство в вопросе о преодолении зла. Пожалуй, наиболее резко Ильин критиковал толстовство и рус. либеральную идеологию вообще за то, что они способствовали, по его мнению, разрушению государственного, а вместе с ним и всякого волевого начала в исторической жизни России. Но одновременно Ильин выступает и с резкой критикой идеологии и практики всякого рода тоталитаризма, абсолютизировавших роль насилия и государственных ин-тов жизни об-ва; он отмежевывается от характерных для них попыток возвести силу в ранг этической добродетели. После выхода в свет книга стала предметом острой полемики, продолжавшейся несколько лет. В ней принял участие почти весь цвет философской мысли рус. зарубежья тех лет: Бердяев, Мережковский, Н. О. Лосский, Струве, Франк, иерархи рус. зарубежной православной церкви - митрополит Антоний (А. П. Храповицкий) и писатели И. С. Шмелев, А. М. Ремизов, 3. Н. Гиппиус и др. (в России на книгу откликнулись М. Горький и М. Кольцов). Однако впоследствии эта работа на много десятилетий практически исчезла из поля зрения философов, как отечественных, так и зарубежных. В наши дни, когда вновь предпринимаются попытки истолковать христианскую этику в духе этики ненасилия и одновременно возродить предрассудки о враждебности сильного государства и власти становлению свободной личности, можно говорить о втором рождении этой книги, ибо поднятые в ней вопросы и предложенные автором подходы к их решению обретают новую остроту и актуальность.
Наше время, общественная жизнь наполнены злом.И как очевидность встаёт вопрос: «Правильно ли по христиански в этой ситуации оставаться созерцателем? Может ли человек, верующий в Бога не сопротивляться злу силою?»
«Зло» – не пустое слово, не отвлеченное понятие, не «результат субъективной оценки». Зло – прежде всего – душевная склонность человека, присущая каждому из нас. Зло стремится усыпить бдительность совести, порядочности, нравственности, справедливости, ослабить силу стыда и отвращения, привить равнодушие.
Чем бесхарактернее и беспринципнее человек тем естественнее для него вовсе не сопротивляться злу.
Однако, христианин не может не быть воином! Каждую минуту своей жизни он в бою, и для победы ему нужна и мудрость и решимость. Человек не может быть не свободным. Только животное живёт по необходимости. Никакой поступок волка нельзя назвать ни злым, ни добрым. Он ест овец? А как же волку жить? Нет у него выбора, нет и суда!
Бог не сотворил зла, оно проистекает только из злоупотребления человеком своей свободой, свободой выбора между добром и злом. Вот здесь трагедия, трагедия бытия общества людей..
И всему вина – свобода! Но почему же тогда святые отцы так воспевают свободу и называют её главным признаком, отличающим человека от прочей твари? Почему, говорят они – Бог может всё, кроме одного – лишить человека его Свободы? – Потому что, человек создан по образу и подобию Божьему! Лишённый свободы он – просто живая тварь! Рационально мыслящая, но тварь, не способная к любви, творчеству, состраданию, милосердию.
Духовный опыт человечества свидетельствует о том, что несопротивляющийся злу не сопротивляется ему потому, что он сам уже зол, поскольку он внутренне принял его и стал им
Тот, кто совсем не сопротивляется злу, тот воздерживается и от порицания его, ибо порицание, хотя бы внутреннее и молчаливое – есть уже само по себе внутреннее сопротивление. Пока живо в душе неодобрение или хотя бы смутное отвращение ко злу, до тех пор человек еще сопротивляется, он борется внутри себя, и вследствие этого самое приятие зла не удается ему; даже совсем пассивный вовне, он сопротивляется злу внутренне, осуждает его, разоблачает его перед самим собою, не поддается его страхам и соблазнам и, даже поддаваясь отчасти, корит себя за это, собирается с духом, негодует на себя, отвращается от него и очищается в покаянии.
Полное отсутствие всякого сопротивления, и внешнего и внутреннего, требует, чтобы прекратилось осуждение, чтобы стихло порицание, чтобы возобладало одобрение зла Поэтому несопротивляющийся злу рано или поздно приходит к необходимости уверить себя, что существующее зло – не совсем плохо, что в нем есть некоторые положительные черты, что их притом немало, что они, может быть, даже преобладают. И по мере того, как ему удается уговорить себя – угасают остатки сопротивления и осуществляется личное самопредательство.
Отдельные лица своё «непротивление» оправдывают любовью, подменяя её или сентиментальным умилением или собственной трусостью.
Христианская любовь приобретает свой настоящий смысл и свою настоящую чистоту только тогда, когда она одухотворяется в своём направлении и избрании. Только признавший свою сотворённость Богом, будет видеть в других и образ и подобие Божье, своих братьев, а не врагов. Только он признает Величие человека и преклонится пред его Свободой, как богоданной. Только он может согласиться с тем, что всякая человеческая душа в очах Бога – драгоценнее всего мира, всех этих дворцов, золотых запасов и прочей житейской мишуры..
Добро - одухотворенная любовь, зло – противодуховная вражда. Добро по самой природе своей религиозно – поскольку оно состоит в преданности божественному. Зло по самому естеству своему противорелигиозно, ибо оно состоит в слепой, разлагающей отвращённости от божественного..
Преображение зла, обращение, очищение и перерождение может быть осуществлено только силою одухотворённой любви. Но если только одухотворенная любовь имеет способность преображать зло, то значит ли это, что в процессе сопротивления злу – всякая сила совершенно немощна, бесцельна, вредна и гибельна?
Если я обязан творить нравственное очищение внутри себя, то означает ли это, что злодей имеет право изживать своё зло во внешних злодеяниях? Если я вижу: злодей занёс над сердцем моего ближнего нож, а у меня в кармане пистолет. Имею ли я право выстрелить, и предотвратить убийство? Или я должен ждать непоправимого, а после рассуждать о праведности и любви?
Если я вижу совершаемое злодеяние, и нет никакой возможности остановить его ни словом, ни молитвою – то следует ли мне умыть руки, отойти и предоставить злодею свободу кощунствовать и духовно губить моих братьев и мою родину? Или я должен вмешаться и пресечь злодейство сопротивлением, идя сознательно на опасность, страдание, смерть и, может быть, даже на умаление и искажение моей личной праведности?
Позиция безразличия, безволия и попущения не имеет ничего общего с христианским прощением и не может быть обоснована никакими ссылками на Священное Писание.
Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды, и чем искреннее и полнее это прощение, тем более простивший способен вести неличную, предметную борьбу со злодеем, тем более что он призван быть органом живого добра, не мстящим, а понуждающим и пресекающим. Но в душе его не должно быть места наивным и сентиментальным иллюзиям, будто зло в злодее побеждено в тот момент, когда он лично простил его. Прощение есть первое условие борьбы со злом или, если угодно, начало ее, но не конец и не победа. Ибо для этой великой борьбы со злом необходимо иметь поистине не менее «нежели двенадцать легионов ангелов» (Мтф. 26. 53), И настоящий злодей, пока не увидит этих легионов, всегда будет усматривать в «прощении» прямое поощрение, а может быть и тайное сочувствие.
Но нужна сущая духовная слепота, для того чтобы сводить всю проблему сопротивления злу к прощению личных обид к «моим» врагам, «моим» ненавистникам и к «моему» душевно-духовному преодолению этой обиженности.
Простить обиду, погасить в себе ее злотворную силу и не впустить в себя поток ненависти и зла, совсем не значит победить силу злобы и зла в обидчике. После прощения остается открытым и неразрешенным вопрос: что делать с обидевшим, не как с человеком, который меня обидел и которому за это «причитается» от меня месть или «возмездие», а как с нераскаявшимся и не исправляющимся насильником? Ибо бытие злодея есть проблема совсем не для одного пострадавшего, это – проблема для всех.
Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в своем сердце свою обиженность, но именно его личным сердцем ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и его призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права – прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы, – если только, конечно, он не священник, властный отпускать грехи кающемуся. В составе каждой неправды, каждого насилия, каждого преступления, кроме личной стороны «обиды» и «ущерба», есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога, и понятно, что личное прощение частного лица не властно погасить эту подсудность и эти возможные приговоры.
Именно в этой связи, следует понимать и евангельские слова «не противься злому». Истолковывать этот призыв к кротости и щедрости в личных делах как призыв к безвольному созерцанию насилий и несправедливостей или к подчинению злодеям в вопросах добра и зла было бы бессмысленно и противоестественно. Учение Апостолов и Отцов Церкви выдвинуло, конечно, совершенно иное понимание. «Божии слуги» нуждаются в мече и «не напрасно носят его» (Римл. XIII. 4); они – гроза злодеям. И именно в духе этого понимания учил св. Феодосии Печорский, говоря: «живите мирно не только с друзьями, но и с врагами; однако только со своими врагами, а не с врагами Божиими».
Призывая любить врагов, Христос никогда не призывал благословлять тех, кто ненавидит и попирает все Божественное, содействовать попирающим всякую мораль и добропорядочность, сочувствовать растлителям человеческих душ и всячески заботиться о том, чтобы кто-нибудь, воспротивившись, не помешал их злодейству. Напротив, для таких людей он имел и слово обличения, и изгоняющий бич и грядущие вечные муки. Поэтому христианин, стремящийся быть верным слову и духу своего Господа, совсем не призван к тому, чтобы противоестественно вызывать в своей душе чувства нежности и умиления к нераскаянному злодею. Он не может также видеть в этой заповеди ни основания, ни предлога для уклонения от сопротивления злодеям. Ему необходимо только понять, что настоящее, истинное сопротивление злодеям ведет с ними борьбу именно не как с личными врагами, а как с врагами дела Божия на земле.
А. Соколовский