Описание слайда:
В 1949 впервые стал записывать стихи. В 1951 был освобожден из лагеря, но уехать не смог. Только в ноябре 1953 приезжает в Москву, встречается с семьей, но жить здесь еще не имеет права (не был реабилитирован). Уезжает в Калининскую область, работает мастером на торфоразработках, затем агентом по снабжению и... пишет колымские рассказы. После реабилитации, в 1956, вернулся в Москву, работал в журнале "Москва" внештатным корреспондентом, печатал очерки. В 1957 журнал "Знамя" публикует его стихи. В 1961 выходит первый сборник стихов "Огниво", в 1964 - "Шелест листьев", в 1967 - "Дорога и судьба". Однако рассказы Шаламова никто не решается напичатать, редакции их возвращают, и он тяжело это переживает, но продолжает работать. В 1971 закончена повесть "Черная Вологда", в 1973 - повести "Вишера", "Федор Раскольников". Работал до последних дней, даже в интернате, куда в 1979 поместил его Литфонд. 17 января 1982 В.Шаламов умер. В 1987 появились первые публикации его прозы, стихов из колымских тетрадей. "Новый мир" в 1988 дал подборку из колымских рассказов. Колымская эпопея Шаламова включает сборники рассказов и очерков: "Колымские рассказы", "Левый берег", "Артисты лопаты", "Очерки преступного мира", "Воскрешение лиственницы" и др.
Cлайд 1
Cлайд 2
Варлам Шаламов родился 5 июня 1907года. Русский прозаик и поэт советского времени. Создатель одного из литературных циклов о советских лагерях. Варлам родился в семье священника Тихона Николаевича Шаламова. Мать Варлама Шаламова, Надежда Александровна, была домохозяйкой.
Cлайд 3
19 февраля 1929 года Шаламов был арестован за участие в подпольной троцкистской группе и распространение дополнения к «Завещанию Ленина». Во внесудебном порядке как «социально-опасный элемент» был осуждён на три года лагерей. Отбывал наказание Вишерском лагере. В 1932 году Шаламов возвращается в Москву, работает в ведомственных журналах, печатает статьи, очерки, фельетоны.
Cлайд 4
В 1932 году Шаламов вернулся в Москву после первого срока и начал печататься в московских изданиях как журналист. Также он опубликовал несколько рассказов. Одна из первых крупных публикаций - рассказ «Три смерти доктора Аустино» - в журнале «Октябрь» (1936).В 1949 году на ключе Дусканья он впервые на Колыме, будучи заключённым, стал записывать свои стихи.
Cлайд 5
После освобождения в 1951 году Шаламов вернулся к литературной деятельности. Однако с Колымы он уехать не мог. Лишь в ноябре 1953 года было получено разрешение на выезд. Шаламов приезжает в Москву на два дня, встречается с Пастернаком, с женой и дочерью. Однако жить в крупных городах ему нельзя и он уехал в Калининскую область, где работал мастером на торфоразработках, агентом по снабжению. И всё это время он одержимо писал один из главных своих трудов - «Колымские рассказы».
Cлайд 6
С 1973 и до 1979, когда Шаламов переехал жить в Дом инвалидов и престарелых, он вёл рабочие тетради, разбор и публикацию которых продолжала вплоть до своей смерти в 2011 году И. П. Сиротинская, которой В. Т. Шаламов передал права на все свои рукописи и сочинения
Cлайд 7
15 января 1982 года Шаламова после поверхностного обследования медицинской комиссией перевели в интернат для психохроников. Во время транспортировки Шаламов простудился, заболел пневмонией и скончался 17 января 1982 года.
Жизни, прожитой не так, Все обрезки и осколки Я кидаю на верстак, Собирая с книжной полки. Чтоб слесарным молотком И зазубренным зубилом Сбить в один тяжелый ком Все, что жизнь разъединила, Чтобы молот паровой Утюгом разгладил за день, Превратил бы в лист живой Без кровоточащих ссадин. Варлам Шаламов Варлам Шаламов
«Энциклопедия колымской жизни» …Они смотрели на происходящее глазами людей, лишенных свободы, выбора, познавших, как уничтожает человека само государство через репрессии, уничтожения, насилие. …Они смотрели на происходящее глазами людей, лишенных свободы, выбора, познавших, как уничтожает человека само государство через репрессии, уничтожения, насилие. И только тот, кто прошел через все это, может до конца понять и оценить любое произведение о политическом терроре, концлагерях. Нам же книга приоткрывает лишь занавес, заглянуть за который, к счастью, не дано. Мы можем только сердцем почувствовать правду, как-то по-своему пережить ее. И только тот, кто прошел через все это, может до конца понять и оценить любое произведение о политическом терроре, концлагерях. Нам же книга приоткрывает лишь занавес, заглянуть за который, к счастью, не дано. Мы можем только сердцем почувствовать правду, как-то по-своему пережить ее. «Колымские рассказы» писались не один год и являются своего рода «энциклопедией лагерной жизни». «Колымские рассказы» писались не один год и являются своего рода «энциклопедией лагерной жизни».
«Колымские рассказы» Шаламова тесно связаны с отбыванием ссылки самого писателя на Колыме. Это доказывает высокая степень детализированности. «Колымские рассказы» Шаламова тесно связаны с отбыванием ссылки самого писателя на Колыме. Это доказывает высокая степень детализированности. Автор уделяет внимание страшным подробностям, которые невозможно понять без душевной боли: холод и голод, порой лишающие человека рассудка, гнойные язвы на ногах, жестокий беспредел уголовников. Автор уделяет внимание страшным подробностям, которые невозможно понять без душевной боли: холод и голод, порой лишающие человека рассудка, гнойные язвы на ногах, жестокий беспредел уголовников.
…На жизни нет лица. Здесь все, как в Библии, простое – Сырая глина, ил и грязь. Здесь умереть, пожалуй, стоит, Навек скульптурой становясь. Здесь все, как в Библии, простое – Сырая глина, ил и грязь. Здесь умереть, пожалуй, стоит, Навек скульптурой становясь. Пусть каждый выглядит Адамом, Еще не заведенным в рай. Пусть никаким Прекрасным Дамам Не померещится наш край. Пусть каждый выглядит Адамом, Еще не заведенным в рай. Пусть никаким Прекрасным Дамам Не померещится наш край. И прост ответ на те вопросы, Что даже ставились с трудом, Как стать холмом или торосом, Человекоподобным льдом. И прост ответ на те вопросы, Что даже ставились с трудом, Как стать холмом или торосом, Человекоподобным льдом. Весь мир в снегу в пурге осенней. Взгляни: на жизни нет лица. И не обещано спасенье Нам, претерпевшим до конца. Весь мир в снегу в пурге осенней. Взгляни: на жизни нет лица. И не обещано спасенье Нам, претерпевшим до конца. В.Шаламов В.Шаламов
В лагере Шаламова герои уже перешли грань между жизнью и смертью. В лагере Шаламова герои уже перешли грань между жизнью и смертью. Люди вроде бы и проявляют какие-то признаки жизни, но они в сущности уже мертвецы, потому что лишены всяких нравственных принципов, памяти, воли. («На представку», «Ночью» и др.) Люди вроде бы и проявляют какие-то признаки жизни, но они в сущности уже мертвецы, потому что лишены всяких нравственных принципов, памяти, воли. («На представку», «Ночью» и др.) В этом замкнутом круге, навсегда остановившемся времени, где царят голод, холод, издевательства, человек утрачивает собственное прошлое, забывает имя жены, теряет связь с окружающими. («Шерри-бренди») В этом замкнутом круге, навсегда остановившемся времени, где царят голод, холод, издевательства, человек утрачивает собственное прошлое, забывает имя жены, теряет связь с окружающими. («Шерри-бренди») Его душа уже не различает, где правда, где ложь. («Сгущенное молоко») Его душа уже не различает, где правда, где ложь. («Сгущенное молоко») Исчезает даже всякая человеческая потребность в простом общении. Исчезает даже всякая человеческая потребность в простом общении. «Мне было все равно – будут мне лгать или не будут, я был вне правды, вне лжи»,- указывает Шаламов в рассказе «Сентенция». «Мне было все равно – будут мне лгать или не будут, я был вне правды, вне лжи»,- указывает Шаламов в рассказе «Сентенция».
«Все человеческие чувства любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность шли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего голодания. «Все человеческие чувства любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность шли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего голодания. В том незначительном мышечном слое, который еще оставался на наших костях... различалась только злоба самое долговечное человеческое чувство». В том незначительном мышечном слое, который еще оставался на наших костях... различалась только злоба самое долговечное человеческое чувство». Ради того, чтобы поесть и согреться, люди готовы на все, и если они не совершают предательства, то это подсознательно, машинально, так как само понятие предательства, как и многое другое, стерлось, ушло, исчезло… Ради того, чтобы поесть и согреться, люди готовы на все, и если они не совершают предательства, то это подсознательно, машинально, так как само понятие предательства, как и многое другое, стерлось, ушло, исчезло… Мы научились смирению, мы разучились удивляться. Мы научились смирению, мы разучились удивляться. У нас не было гордости, себялюбия, самолюбия, а ревность и старость казались нам марсианскими понятиями и притом пустяками... Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь». У нас не было гордости, себялюбия, самолюбия, а ревность и старость казались нам марсианскими понятиями и притом пустяками... Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь».
Я с отвращением пишу, Черчу условленные знаки... Когда б я мог карандашу Велеть не двигаться к бумаге! Я с отвращением пишу, Черчу условленные знаки... Когда б я мог карандашу Велеть не двигаться к бумаге! Не успеваю за моей В губах запутавшейся злостью, Я испугался бы гостей, Когда б ко мне ходили гости. Не успеваю за моей В губах запутавшейся злостью, Я испугался бы гостей, Когда б ко мне ходили гости. И в угол из угла стихи Шагают, точно в одиночке. И не могу поднять руки, Чтобы связать их крепкой строчкой. И в угол из угла стихи Шагают, точно в одиночке. И не могу поднять руки, Чтобы связать их крепкой строчкой. Чтоб оттащить их в желтый дом, В такую буйную палату, Где можно бредить только льдом, Где слишком много виноватых. Чтоб оттащить их в желтый дом, В такую буйную палату, Где можно бредить только льдом, Где слишком много виноватых.
Отношения между людьми и смысл жизни ярко отражены в рассказе «Плотники». Отношения между людьми и смысл жизни ярко отражены в рассказе «Плотники». Задача строителей заключается в том, чтобы выжить «сегодня» в пятидесятиградусный мороз, а«дальше», чем на два дня, не имело смысла строить планы». Задача строителей заключается в том, чтобы выжить «сегодня» в пятидесятиградусный мороз, а«дальше», чем на два дня, не имело смысла строить планы». Люди были равнодушны друг к другу. «Мороз» добрался до человеческой души, она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной. Люди были равнодушны друг к другу. «Мороз» добрался до человеческой души, она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной.
Шаламов, в отличие от Солженицына, подчеркивает разницу между тюрьмой и лагерем. Шаламов, в отличие от Солженицына, подчеркивает разницу между тюрьмой и лагерем. Картина мира перевернута: человек мечтает из лагеря попасть не на свободу, а в тюрьму. Картина мира перевернута: человек мечтает из лагеря попасть не на свободу, а в тюрьму. В рассказе «Надгробное слово» идет уточнение: «Тюрьма – это свобода. Это единственное место, где люди, не боясь, говорили все, что думали. Где они отдыхают душой». В рассказе «Надгробное слово» идет уточнение: «Тюрьма – это свобода. Это единственное место, где люди, не боясь, говорили все, что думали. Где они отдыхают душой».
В рассказах Шаламова не просто колымские лагеря, отгороженные колючей проволокой, за пределами которых живут свободные люди, но и все, что находится вне зоны, тоже втянуто в бездну насилия, репрессий. В рассказах Шаламова не просто колымские лагеря, отгороженные колючей проволокой, за пределами которых живут свободные люди, но и все, что находится вне зоны, тоже втянуто в бездну насилия, репрессий. Вся страна – это лагерь, где все, живущие в нем, обречены. Лагерь – это не изолированная часть мира. Это слепок «свободного» общества. Вся страна – это лагерь, где все, живущие в нем, обречены. Лагерь – это не изолированная часть мира. Это слепок «свободного» общества.
Конечно, у кого-то в сталинском СССР детство и впрямь было счастливым хотя вряд ли за это следовало благодарить вождя. На воле дети отправлялись в походы, пели песни у костра, отдыхали в пионерских лагерях, а не в иных. Для них сочиняли массу прекрасных песен, их любили родители, они носили красивые туфельки... Но мы не должны забывать и о тех детях, которых партийные судьи приговаривали к трем, пяти, восьми и десяти, двадцати пяти годам лагерей, к расстрелу. Они рождались на полу грязных вагонов- телятников, умирали в трюмах переполненных барж, сходили с ума в детских домах. Они жили в условиях, которых не выдерживали устоявшиеся мужественные люди. Конечно, у кого-то в сталинском СССР детство и впрямь было счастливым хотя вряд ли за это следовало благодарить вождя. На воле дети отправлялись в походы, пели песни у костра, отдыхали в пионерских лагерях, а не в иных. Для них сочиняли массу прекрасных песен, их любили родители, они носили красивые туфельки... Но мы не должны забывать и о тех детях, которых партийные судьи приговаривали к трем, пяти, восьми и десяти, двадцати пяти годам лагерей, к расстрелу. Они рождались на полу грязных вагонов- телятников, умирали в трюмах переполненных барж, сходили с ума в детских домах. Они жили в условиях, которых не выдерживали устоявшиеся мужественные люди.
Ефросиния Антоновна Керсновская, сидевшая в разных тюрьмах и лагерях, вспоминала детей, встретившихся на ее гулаговском пути. «Мало ли что я невиновна! Но дети? У нас в Европе они были бы «детьми», но здесь... Могли ли Валя Захарова восьми лет и Володя Турыгин, чуть постарше, работать кольцевиками в Суйге, то есть носить почту, проходя туда и обратно 50 км в день зимой, в пургу? Дети в лет работали на лесоповале. Впрочем, эти-то не умерли...» Ефросиния Антоновна Керсновская, сидевшая в разных тюрьмах и лагерях, вспоминала детей, встретившихся на ее гулаговском пути. «Мало ли что я невиновна! Но дети? У нас в Европе они были бы «детьми», но здесь... Могли ли Валя Захарова восьми лет и Володя Турыгин, чуть постарше, работать кольцевиками в Суйге, то есть носить почту, проходя туда и обратно 50 км в день зимой, в пургу? Дети в лет работали на лесоповале. Впрочем, эти-то не умерли...»
Ее путь в Норильск был долгим. В 1941 г. Ефросиния Керсновская оказалась на пароходе «Ворошилов» среди азербайджанских «преступников». «Тут женщины и дети. Три совершенно древних старухи, восемь женщин в расцвете сил и около тридцати детей, если эти лежащие рядками обтянутые желтой кожей скелеты можно считать детьми. За время пути уже умерло 8 детей. Женщины причитали: Я говорил начальник: дети умирать смеялся! Зачем смеялся... Ее путь в Норильск был долгим. В 1941 г. Ефросиния Керсновская оказалась на пароходе «Ворошилов» среди азербайджанских «преступников». «Тут женщины и дети. Три совершенно древних старухи, восемь женщин в расцвете сил и около тридцати детей, если эти лежащие рядками обтянутые желтой кожей скелеты можно считать детьми. За время пути уже умерло 8 детей. Женщины причитали: Я говорил начальник: дети умирать смеялся! Зачем смеялся...
На нижних полках рядками лежали маленькие старички с ввалившимися глазами, заостренными носиками и запекшимися губами. Я смотрела на ряды умирающих детей, на лужи коричневой жижи, плещущейся на полу. Дизентерия. Дети умрут, не доехав до низовьев Оби, остальные умрут там. Там же, где Томь впадает в Объ на правом берегу, мы их похоронили. Мы, потому что я вызвалась рыть могилу. Странные это были похороны... Я впервые видела, как хоронят без гроба, не на кладбище и даже не на берегу, а у самой кромки воды. Подняться выше конвоир не разрешил. Обе матери опустились на колени, опустили и положили рядышком сперва девочку, затем мальчика. Одним платком прикрыли лица, сверху слой осоки. Матери стояли, прижимая к груди свертки с застывшими скелетиками детей, и застывшими от отчаяния глазами смотрели в эту яму, в которую сразу же стала набираться вода. На нижних полках рядками лежали маленькие старички с ввалившимися глазами, заостренными носиками и запекшимися губами. Я смотрела на ряды умирающих детей, на лужи коричневой жижи, плещущейся на полу. Дизентерия. Дети умрут, не доехав до низовьев Оби, остальные умрут там. Там же, где Томь впадает в Объ на правом берегу, мы их похоронили. Мы, потому что я вызвалась рыть могилу. Странные это были похороны... Я впервые видела, как хоронят без гроба, не на кладбище и даже не на берегу, а у самой кромки воды. Подняться выше конвоир не разрешил. Обе матери опустились на колени, опустили и положили рядышком сперва девочку, затем мальчика. Одним платком прикрыли лица, сверху слой осоки. Матери стояли, прижимая к груди свертки с застывшими скелетиками детей, и застывшими от отчаяния глазами смотрели в эту яму, в которую сразу же стала набираться вода.
Был в лагере и ученик седьмого класса латвийской гимназии (ни имени, ни фамилии Керсновская не запомнила). Вина его заключалась в том, что он крикнул: «Да здравствует свободная Латвия!» В итоге десять лет лагерей. Ничего удивительного, что, очутившись в Норильске, он пришел в ужас и попытался бежать. Его поймали. Обычно беглецов убивали, а трупы выставляли напоказ в лаготделении. Но с этим мальчиком было несколько иначе: когда его доставили в Норильск, он был в ужасном состоянии. Если бы его сразу привели в больницу, его еще можно было бы спасти. Но его бросили в тюрьму, предварительно избив. Когда он наконец попал в больницу, врачи оказались бессильны. Видимо, он получил хорошее воспитание, потому что за всё, будь то укол, грелка или просто поправленная подушка, он чуть слышно благодарил: Мерси... Вскоре он умер. На вскрытии выяснилось, что желудок у бедного мальчика был, словно из кружев: он сам себя переварил... Был в лагере и ученик седьмого класса латвийской гимназии (ни имени, ни фамилии Керсновская не запомнила). Вина его заключалась в том, что он крикнул: «Да здравствует свободная Латвия!» В итоге десять лет лагерей. Ничего удивительного, что, очутившись в Норильске, он пришел в ужас и попытался бежать. Его поймали. Обычно беглецов убивали, а трупы выставляли напоказ в лаготделении. Но с этим мальчиком было несколько иначе: когда его доставили в Норильск, он был в ужасном состоянии. Если бы его сразу привели в больницу, его еще можно было бы спасти. Но его бросили в тюрьму, предварительно избив. Когда он наконец попал в больницу, врачи оказались бессильны. Видимо, он получил хорошее воспитание, потому что за всё, будь то укол, грелка или просто поправленная подушка, он чуть слышно благодарил: Мерси... Вскоре он умер. На вскрытии выяснилось, что желудок у бедного мальчика был, словно из кружев: он сам себя переварил...
Женщина всегда остается женщиной. «Просто до безумия, до битья головой об стенку, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребенка существа самого родного и близкого, за которое не жаль было бы отдать жизнь», так объясняла свое состояние бывшая узница ГУЛАГа Хава Волович, получившая 15 лет лагерей, когда ее шел 21-й год, так и не узнав, за что. В случае рождения живого ребенка мать получала для новорожденного несколько метров портяночной ткани. Хотя новорожденный и не считался заключенным (как это было гуманно!), однако ему выписывался отдельный детский паек. Мамки, т.е. кормящие матери, получали 400 граммов хлеба, три раза в день суп из черной капусты или из отрубей, иногда с рыбьими головами. От работы женщин освобождали только непосредственно перед родами. Днем матерей код конвоем провожали к детям для кормления. В некоторых лагерях матери оставались на ночь с детьми. Женщина всегда остается женщиной. «Просто до безумия, до битья головой об стенку, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребенка существа самого родного и близкого, за которое не жаль было бы отдать жизнь», так объясняла свое состояние бывшая узница ГУЛАГа Хава Волович, получившая 15 лет лагерей, когда ее шел 21-й год, так и не узнав, за что. В случае рождения живого ребенка мать получала для новорожденного несколько метров портяночной ткани. Хотя новорожденный и не считался заключенным (как это было гуманно!), однако ему выписывался отдельный детский паек. Мамки, т.е. кормящие матери, получали 400 граммов хлеба, три раза в день суп из черной капусты или из отрубей, иногда с рыбьими головами. От работы женщин освобождали только непосредственно перед родами. Днем матерей код конвоем провожали к детям для кормления. В некоторых лагерях матери оставались на ночь с детьми.
Вот как описала жизнь новорожденных и маленьких детей ГУЛАГа Г.М.Иванова. «Нянями в мамском бараке работали заключенные женщины, осужденные за бытовые преступления, имеющие своих детей... В семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей (для «чистоты» детей одеяльцами их не укрывали, а набрасывали их поверх кроваток). Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и гукали. Это страшное гуканье, целыми днями неслось из детских кроваток. Дети, которым полагалось уже сидеть или ползать, лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали эти странные звуки, похожие на приглушенный голубиный стон. Выжить в таких условиях можно было только чудом.»
Итак, писатель рисует правду, стремится сохранить до мелочей все подробности жизни заключенного, не смягчая красок. Скрупулезная память автора запечатлевает жуткое сконцентрированное зло лагерей. Итак, писатель рисует правду, стремится сохранить до мелочей все подробности жизни заключенного, не смягчая красок. Скрупулезная память автора запечатлевает жуткое сконцентрированное зло лагерей. Но для писателя важно не только, чтобы мы «увидели» его глазами жизнь людей в лагере, но большое значение он придает внутреннему состоянию героев. Но для писателя важно не только, чтобы мы «увидели» его глазами жизнь людей в лагере, но большое значение он придает внутреннему состоянию героев.
Остаться человеком… А такие чувства, как доброта, участие, уживаются в этом страшном мире? Человеческое достоинство, участие, доброта, сопротивление распаду души - это тоже борьба в колымском аду. («Сука Тамара», «Апостол Павел») А такие чувства, как доброта, участие, уживаются в этом страшном мире? Человеческое достоинство, участие, доброта, сопротивление распаду души - это тоже борьба в колымском аду. («Сука Тамара», «Апостол Павел») Осуждения нет нигде! Можно понять и простить голодных, измученных людей, но не всегда можно принять как способ своего собственного выживания. Осуждения нет нигде! Можно понять и простить голодных, измученных людей, но не всегда можно принять как способ своего собственного выживания.
Игорь Обросов "Зомби ГУЛАГА" Игорь Обросов "Зомби ГУЛАГА" Для главного героя годится только то, что не унижает человеческое достоинство. Для главного героя годится только то, что не унижает человеческое достоинство. Можно деградировать. Можно забыть многие слова, даже имя собственной жены, но нельзя быть подлым, нельзя шагать по трупам, нельзя зарабатывать себе блага на чужих несчастьях. Сам писатель верен законам товарищества. Можно деградировать. Можно забыть многие слова, даже имя собственной жены, но нельзя быть подлым, нельзя шагать по трупам, нельзя зарабатывать себе блага на чужих несчастьях. Сам писатель верен законам товарищества.
Люди должны оставаться людьми в любых ситуациях. Шаламов показывает, что чуткие, заботливые, ранимые погибали в первую очередь. Этим погибшим он посвятил свой рассказ «Надгробное слово»: Люди должны оставаться людьми в любых ситуациях. Шаламов показывает, что чуткие, заботливые, ранимые погибали в первую очередь. Этим погибшим он посвятил свой рассказ «Надгробное слово»: «…Все умерли... Петр Иванович Тимофеев, бывший директор уральского треста, улыбнулся и подмигнул Глебову. Петр Иванович Тимофеев, бывший директор уральского треста, улыбнулся и подмигнул Глебову. – Я вернулся бы домой, к жене, к Агнии Михайловне. Купил бы ржаного хлеба – буханку! Сварил бы каши из магара – ведро! Суп-галушки – тоже ведро! И я бы ел все это. Впервые в жизни наелся бы досыта этим добром, а остатки заставил бы есть Агнию Михайловну. – Я вернулся бы домой, к жене, к Агнии Михайловне. Купил бы ржаного хлеба – буханку! Сварил бы каши из магара – ведро! Суп-галушки – тоже ведро! И я бы ел все это. Впервые в жизни наелся бы досыта этим добром, а остатки заставил бы есть Агнию Михайловну. – А ты? – обратился Глебов к Звонкову, забойщику нашей бригады, а в первой своей жизни – крестьянину не то Ярославской, не то Костромской области. – А ты? – обратился Глебов к Звонкову, забойщику нашей бригады, а в первой своей жизни – крестьянину не то Ярославской, не то Костромской области. – Домой, – серьезно, без улыбки, ответил Звонков. – Кажется, пришел бы сейчас и ни на шаг бы от жены не отходил. Куда она, туда и я, куда она, туда и я. Вот только работать меня здесь отучили – потерял я любовь к земле. Ну, устроюсь где-либо... – Домой, – серьезно, без улыбки, ответил Звонков. – Кажется, пришел бы сейчас и ни на шаг бы от жены не отходил. Куда она, туда и я, куда она, туда и я. Вот только работать меня здесь отучили – потерял я любовь к земле. Ну, устроюсь где-либо... – А ты? – рука Глебова тронула колено нашего дневального. – А ты? – рука Глебова тронула колено нашего дневального. – Первым делом пошел бы в райком партии. Там, я помню, окурков бывало на полу – бездна... – Первым делом пошел бы в райком партии. Там, я помню, окурков бывало на полу – бездна... – Да ты не шути... – Да ты не шути... – Я и не шучу. – Я и не шучу. Вдруг я увидел, что отвечать осталось только одному человеку. И этим человеком был Володя Добровольцев. Он поднял голову, не дожидаясь вопроса. В глаза ему падал свет рдеющих углей из открытой дверцы печки – глаза были живыми, глубокими. Вдруг я увидел, что отвечать осталось только одному человеку. И этим человеком был Володя Добровольцев. Он поднял голову, не дожидаясь вопроса. В глаза ему падал свет рдеющих углей из открытой дверцы печки – глаза были живыми, глубокими. – А я, – и голос его был покоен и нетороплив, – хотел бы быть обрубком. Человеческим обрубком, понимаете, без рук, без ног. Тогда я бы нашел в себе силу плюнуть им в рожу за все, что они делают с нами.» – А я, – и голос его был покоен и нетороплив, – хотел бы быть обрубком. Человеческим обрубком, понимаете, без рук, без ног. Тогда я бы нашел в себе силу плюнуть им в рожу за все, что они делают с нами.»
Отвали этот камень серый, Загораживающий путь, И войди в глубину пещеры На страданья мои взглянуть. Отвали этот камень серый, Загораживающий путь, И войди в глубину пещеры На страданья мои взглянуть. Ржавой цепью к скале прикован И похожий на мертвеца. Этой боли многовековой Не предвидится и конца. Ржавой цепью к скале прикован И похожий на мертвеца. Этой боли многовековой Не предвидится и конца. Наши судьбы – простые маски Той единой, большой судьбы, Сказки той, что, боясь огласки, Приковали к скале рабы. Наши судьбы – простые маски Той единой, большой судьбы, Сказки той, что, боясь огласки, Приковали к скале рабы.
«Новая проза» Шаламов создал новый жанр – он назвал свои рассказы «новой прозой». В чем особенность творческого метода писателя? Шаламов создал новый жанр – он назвал свои рассказы «новой прозой». В чем особенность творческого метода писателя? У него нет элементов описания. Описание у него изнутри. У него нет улыбок, радости. У него нет улыбок, радости. Человек характеризуется одним – двумя словами, но очень меткими. Человек характеризуется одним – двумя словами, но очень меткими. Язык лаконичен, точен, прост. Язык лаконичен, точен, прост. Документальная верность фактам. Документальная верность фактам. Это не отдельные рассказы и очерки, а целостное единство, все элементы которого связаны между собой. Это не отдельные рассказы и очерки, а целостное единство, все элементы которого связаны между собой. «Собственная кровь – вот что сцементировало фразы «Колымских рассказов», - пишет Шаламов. «Собственная кровь – вот что сцементировало фразы «Колымских рассказов», - пишет Шаламов.
Видишь – дрогнули чернила, Значит, нынче не до сна. Это – с неба уронила Счастья капельку луна. Видишь – дрогнули чернила, Значит, нынче не до сна. Это – с неба уронила Счастья капельку луна. И в могучем, суеверном Обожанье тех начал, Что стучат уставом мерным В жестких жилах по ночам. И в могучем, суеверном Обожанье тех начал, Что стучат уставом мерным В жестких жилах по ночам. Только самое больное Я в руках сейчас держу. Все земное, все дневное Крепко буквами вяжу. Только самое больное Я в руках сейчас держу. Все земное, все дневное Крепко буквами вяжу.
Мы отрежем край у тучи Острым ветром, как ножом, И десяток ив плакучих Мы на случай сбережем. Мы отрежем край у тучи Острым ветром, как ножом, И десяток ив плакучих Мы на случай сбережем. Нам нужней краюха хлеба, Но и туча – не пустяк, Но и туча – благо неба, Если жизнь у нас в гостях. Нам нужней краюха хлеба, Но и туча – не пустяк, Но и туча – благо неба, Если жизнь у нас в гостях. Мы опустим тучу ниже, Зацепив за ветки ив Небо, небо будет ближе, Ближе каждому, кто жив. Мы опустим тучу ниже, Зацепив за ветки ив Небо, небо будет ближе, Ближе каждому, кто жив. Чтоб плакучих ив не выше Был свинцовый потолок, Чтоб рукой к холодной крыше Прикоснуться каждый мог. Чтоб плакучих ив не выше Был свинцовый потолок, Чтоб рукой к холодной крыше Прикоснуться каждый мог. Мы в ущелье – точно дома И забыли целый свет. Нам не страшен грохот грома И зубчатых молний след. Мы в ущелье – точно дома И забыли целый свет. Нам не страшен грохот грома И зубчатых молний след.
33
В природы грубом красноречье Я утешение найду. У ней душа-то человечья И распахнется на ходу. В природы грубом красноречье Я утешение найду. У ней душа-то человечья И распахнется на ходу. Мне близки теплые деревья, Молящиеся на восток, В краю, еще библейски древнем, Где день, как человек, жесток. Мне близки теплые деревья, Молящиеся на восток, В краю, еще библейски древнем, Где день, как человек, жесток. Где мир, как и душа, остужен Покровом вечной мерзлоты, Где мир душе совсем не нужен И ненавистны ей цветы. Где мир, как и душа, остужен Покровом вечной мерзлоты, Где мир душе совсем не нужен И ненавистны ей цветы. Где циклопическое око Так редко смотрит на людей, Где ждут явления пророка Солдат, отшельник и злодей. Где циклопическое око Так редко смотрит на людей, Где ждут явления пророка Солдат, отшельник и злодей.
Остатки печки, сделанной из бочки. В бараках для заключенных были печки, сделанные из бочек. В бараках администрации и охраны - печки из кирпича. В бараках для заключенных были печки, сделанные из бочек. В бараках администрации и охраны - печки из кирпича.
«Колымские рассказы» - это мемориал в память погибших, в назидание потомкам. «Колымские рассказы» - это мемориал в память погибших, в назидание потомкам. Писатель выжил, чтобы рассказать правду, какой бы страшной она ни была. Писатель выжил, чтобы рассказать правду, какой бы страшной она ни была. Он показал, во что могут превратиться люди, лишенные человеческих условий жизни, как система, убивая одних, из других делает моральных уродов, преступников, убийц. Он показал, во что могут превратиться люди, лишенные человеческих условий жизни, как система, убивая одних, из других делает моральных уродов, преступников, убийц. Шаламов понимал: в памяти потомков останется то, что воплотится в художественном слове. Шаламов понимал: в памяти потомков останется то, что воплотится в художественном слове.
Мне жить остаться – нет надежды. Всю ночь беснуется пурга, И снега светлые одежды Трясет драконова рука. Мне жить остаться – нет надежды. Всю ночь беснуется пурга, И снега светлые одежды Трясет драконова рука. В куски разорванный драконом, Я не умру – опять срастусь. Я поднимусь с негромким стоном И встану яблоней в цвету. В куски разорванный драконом, Я не умру – опять срастусь. Я поднимусь с негромким стоном И встану яблоней в цвету. Я встану яблоней несмелой С тревожным запахом цветов, Цветов, как хлопья снега, белых, Сырых, заплаканных листов. Я встану яблоней несмелой С тревожным запахом цветов, Цветов, как хлопья снега, белых, Сырых, заплаканных листов. Я встану тысячей летящих, Крылами бьющих белых птиц Запеть о самом настоящем, Срывающемся со страниц. Я встану тысячей летящих, Крылами бьющих белых птиц Запеть о самом настоящем, Срывающемся со страниц. Я кое-что прощаю аду За неожиданность наград, За этот, в хлопьях снегопада, Рожденный яблоневый сад. Я кое-что прощаю аду За неожиданность наград, За этот, в хлопьях снегопада, Рожденный яблоневый сад. В.Шаламов В.Шаламов
Литература Учебник Агеносова В. Русская литература ХХ века. 11 кл.: Учебник для общеобразовательных учебных заведений: В 2 ч., М.: Дрофа, Учебник Агеносова В. Русская литература ХХ века. 11 кл.: Учебник для общеобразовательных учебных заведений: В 2 ч., М.: Дрофа, rudocs.exdat.comdocs/index html rudocs.exdat.comdocs/index html rudocs.exdat.comdocs/index html rudocs.exdat.comdocs/index html uchportal.ruМетодические разработкиАгеносова uchportal.ruМетодические разработкиАгеносова uchportal.ruМетодические разработкиАгеносова uchportal.ruМетодические разработкиАгеносова noisette-software.comshalamov…biografiya…varlam noisette-software.comshalamov…biografiya…varlam noisette-software.comshalamov…biografiya…varlam noisette-software.comshalamov…biografiya…varlam hrono.ruБиографический указательshalamov.html hrono.ruБиографический указательshalamov.html hrono.ruБиографический указательshalamov.html hrono.ruБиографический указательshalamov.html ru.wikipedia.orgwiki/Шаламов,_Варлам_Тихонович ru.wikipedia.orgwiki/Шаламов,_Варлам_Тихонович ru.wikipedia.orgwiki/Шаламов,_Варлам_Тихонович ru.wikipedia.orgwiki/Шаламов,_Варлам_Тихонович ModernLib.rubooks/shalamov_varlam…rasskazi/read ModernLib.rubooks/shalamov_varlam…rasskazi/read ModernLib.rubooks/shalamov_varlam…rasskazi/read ModernLib.rubooks/shalamov_varlam…rasskazi/read tyurem.netbooks/shalamov/kolym/index.htm tyurem.netbooks/shalamov/kolym/index.htm tyurem.netbooks/shalamov/kolym/index.htm tyurem.netbooks/shalamov/kolym/index.htm
Я хорошо помню Первую мировую войну «германскую» войну, мобилизацию, телеги с новобранцами, пьяный «Последний нынешней денечек», немецких военнопленных, переловивших всех городских голубей. Примерно с 1915 года голубь перестал считаться священной птицей в Вологде. В 1915 году немецкий военнопленный ударил на бульваре моего второго брата ножом в живот, и брат едва не умер жизнь его несколько месяцев была в опасности, пенициллина ведь не было тогда. Тогдашний знаменитый хирург вологодский Мокровский спас его жизнь. Увы, эта рана была только предупреждением. Через три-четыре года брат был убит. Оба моих старших брата были на войне. Второй брат был красноармейцем химической роты VI армии и погиб на Северном фронте в двадцатом году. Отец мой ослеп после смерти любимого сына и прожил тринадцать лет слепым. Отец водил меня по городу, стараясь по мере сил научить доброму. Так, мы долго стояли у здания городской синагоги, и отец объяснял, что люди веруют в Бога по-разному и что для человека нет хуже позора, чем быть антисемитом. Это я хорошо понял и запомнил на всю жизнь. На празднике свержения самодержавия отец тоже меня водил, чтобы запомнил это. Ходил я на все демонстрации праздничные Октябрьской годовщины узенькие ленты с красными знаменами год от года все уверенней и гуще ряды демонстрантов. Митинги на футбольном поле перед театром. (Шаламов В. «Несколько моих жизней»)
В своей автобиографической повести о детстве и юности «Четвёртая Вологда» Шаламов рассказал, как формировались его убеждения, как укреплялась его жажда справедливости и решимость бороться за неё. Юношеским его идеалом становятся народовольцы жертвенность их подвига, героизм сопротивления всей мощи самодержавного государства.
В 1923 году, после окончания вологодской школы 2-й ступени, приехал в Москву, работал два года дубильщиком на кожевенном заводе в Кунцеве.1923 годуМоскву Кунцеве С 1926 по 1929 г. учился на факультете советского права МГУ МГУ Студент Шаламов. Фото с экзаменационного листа
19 февраля19 февраля 1929 года Шаламов был арестован за участие в подпольной троцкистской группе и распространение дополнения к «Завещанию Ленина». Арестовывается при облаве в подпольной типографии при печатании листовок под названием «Завещание Ленина». Получает за это как «социально-опасный элемент» 3 года заключения в лагерях.1929 года троцкистскойЗавещанию Ленина Портрет В. Шаламова после возвращения с Вишеры.
В 1932 году Шаламов возвращается в Москву, работает в ведомственных журналах, печатает, статьи, очерки, фельетоны. Москва 30-х годов была городом страшным.1932 году Бесконечные очереди в магазинах, талоны и карточки, ОРСы при заводах, мрачные улицы, магазин на Тверской, где не было очереди. Я зашел: пустые полки, но в углу какая-то грязная стоведерная бочка. Из бочки что-то черпали, о чем-то спорили: «мыло для всех». Шаламов в редакции
На Ивантеевской фабрике матери протягивали мне грязных детей, покрытых коростой, пиодермией и диатезом. Закрытые распределители для привилегированных и надежных. Партмаксимум но закрытые распределители. Заградительные отряды вокруг Москвы, которые не пропускали, отбрасывали назад поток голодающих с Украины. 21-й год это был голод в Поволжье, 33- й был голодом Украины. Но одиночные голодающие проникали в Москву в своих коричневых домотканых рубахах и брюках протягивали руки, просили. Ну что могла дать Москва? Талоны на хлеб, на керосин. (Шаламов В. «Москва 20-х - 30-х годов»)
В январе 1937 года Шаламова вновь арестовали за «контрреволюционную троцкистскую деятельность»- арестовывают - для "профилактики". Он был осуждён на пять лет лагерей и провёл этот срок на Колыме (СВИТЛ). Шаламов прошёл золотые прииски, таёжные командировки, работал на приисках «Партизан», Чёрное озеро, Аркагала, Джелгала, несколько раз оказывался на больничной койке из-за тяжёлых условий Колымы.1937 годаКолымеСВИТЛ золотые приискиЧёрное озероАркагалаДжелгала В январе 1937 года Шаламова вновь арестовали....
С 1946 года, закончив восьмимесячные фельдшерские курсы, стал работать в Центральной больнице для заключённых на левом берегу Колымы в посёлке Дебин и на лесной «командировке» лесорубов до 1953 года. фельдшерские Центральной больнице для заключённыхКолымы1953 года
Своей карьерой фельдшера Шаламов обязан врачу А. М. Пантюхову, который, рискуя карьерой врача-заключённого, лично рекомендовал Шаламова на курсы фельдшеров.. В 1956 году после реабилитации вернулся в Москву1956 годуреабилитации Медики в больнице Левый берег Шаламов в больнице на Колыме
В 1949 году на ключе Дусканья он впервые на Колыме, будучи заключённым, стал записывать свои стихи. После освобождения в 1951 году Шаламов вернулся к литературной деятельности. Однако с Колымы он уехать не мог. Лишь в ноябре 1953 года было получено разрешение на выезд.1951 году Однако жить в крупных городах ему нельзя и он уехал в Калининскую область. Шаламов приезжает в Москву на два дня, встречается с Пастернаком, с женой и дочерью. И всё это время он одержимо писал один из главных своих трудов – «Колымские рассказы».
Шаламов создавал «Колымские рассказы» с 1954 по 1973 год. Отдельным изданием они вышли в Лондоне в 1978 году. В СССР в основном опубликованы в годах. Сам писатель делил свои рассказы на шесть циклов: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», а также «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы» и «Перчатка, или КР-2». Полностью они собраны в двухтомнике «Колымские рассказы» в 1992 году в серии «Крестный путь России» издательства «Советская Россия».Колымские рассказы год Лондоне1978 годуСССР годах1992 году
Результатами репрессий стали распад семьи и подорванное здоровье г. расторгает брак с Г. И.Гудзь. В. Шаламов с Марией Гудзь
«В 1953 году я уехал с Колымы, поселился в Калининской области на небольшом торфопредприятии, работал там два с половиной года агентом по техническому снабжению. Торфяные разработки с сезонниками-«торфушками» были местом, где крестьянин становился рабочим, впервые приобщался к рабочей психологии. Там было немало интересного, но у меня не было времени. Мне было больше 45 лет, я старался обогнать время и писал день и ночь стихи и рассказы. Каждый день я боялся, что силы кончатся, что я уже не напишу ни строки, не сумею написать всего, что хотел». В.Т. Шаламов с О.С. НеклюдовойВ.Т. Шаламов с О.С. Неклюдовой. Слежка, начало 1950-х. Шаламов садится в трамвай.Слежка, начало 1950-х
«Я им нужен мертвецом, говорил Варлам Тихонович, вот тогда они развернутся. Они затолкают меня в яму и будут писать петиции в ООН». Он был прав. И стукачи его сопровождали буквально до смертного одра, до края могилы. (Сиротинская И.П. «Мой друг Варлам Шаламов»)
1956 г. переезжает в Москву. Заключает брак с Неклюдовой Ольгой Сергеевной (), также писательнице, сын которой (Неклюдов Сергей Юрьевич) был филологом Шаламов В.Т. с Неклюдовой О.С.
С 1973 и до 1979, когда Шаламов переехал жить в Дом инвалидов и престарелых, он вёл рабочие тетради, разбор и публикацию которых продолжает до сих пор И. П. Сиротинская, которой В. Т. Шаламов передал права на все свои рукописи и сочинения И. П. Сиротинская
На могиле Шаламова был установлен памятник работы его друга Федота Сучкова, также прошедшего через сталинские лагеря. В июне 2000 года памятник Варламу Шаламову был разрушен. Неизвестные оторвали и унесли бронзовую голову, оставив одинокий гранитный постамент. Это преступление не вызвало широкого резонанса и не было раскрыто. Благодаря помощи металлургов АО «Северсталь» (земляков писателя) в 2001 году памятник был восстановлен.памятникФедота Сучкова 2000 годагранитный постаментСеверсталь2001 году Могила Шаламова. Рядом автор скульптурного портрета писателя Федот Сучков
Русского поэта и писателя, узника сталинских лагерей Варлама Тихоновича Шаламова критики называют "Достоевским ХХ века". Он полжизни провел за колючей проволокой колымских лагерей - и лишь чудом избежал смерти. Позже пришли и реабилитация, и слава, и недолгая международная известность, и Премия свободы французского Пен-клуба... и одинокая смерть всеми забытого человека... Осталось главное - труд всей жизни Шаламова, сделанный на документальной основе и воплощающий в себе страшное свидетельство советской истории. В "Колымских рассказах" с ошеломляющей ясностью и правдивостью автор описывает лагерный опыт, опыт существования в условиях, не совместимых с человеческой жизнью. Сила таланта Шаламова в том, что он заставляет верить в рассказ "не как в информацию, а как в открытую сердечную рану".
