Беседу ведет Владимир Желтов
Алла Осипенко… Казалось бы, сколько воды утекло с тех пор, когда поклонники задыхались от одного счастья видеть ее в танце — на спектаклях Кировского театра, труппы Бориса Эйфмана?! Легенда отечественного балета!.. Впрочем, в начале января, как в былые времена, восторженная публика Большого драматического театра имени Г. Товстоногова то и дело срывалась на аплодисменты — потому что на сцене Алла Осипенко! В представлении, устроенном для «любимой Терпсихоры» Романом Виктюком и солистами балета театров Санкт-Петербурга.
А за полгода до того, во время приезда в родной город по семейным делам, Алла Евгеньевна неожиданно получила приглашение от художественного руководителя Театра музыкальной комедии Александра Белинского сыграть роль балерины (самою себя?) в спектакле Кирилла Ласкари «Жизнь артиста».
Выдающаяся балерина и… оперетта? Было интересно узнать, что она сама думает по этому поводу?
— Мне моя учительница, великая Агриппина Яковлевна Ваганова, говорила: «Осипенко, с твоим характером закончишь в мюзик-холле!» Что в общем-то и случилось. Так что ничего удивительного нет.
Удивительное, как оказалось, другое: непростая человеческая судьба — женщины, матери, не так давно потерявшей единственного сына, бабушки. Да, уже бабушки…
«Сменить фамилию мне казалось предательством…»
— Алла Евгеньевна, вы — Осипенко…
— … По отцу, по матери — Боровиковская. Да, мой предок — художник Владимир Лукич Боровиковский. А прадед Александр Львович Боровиковский, сенатор и тайный советник, был поэтом. Печатался в «Отечественных записках» и в популярности среди студенчества соперничал с Некрасовым. Дед, тоже Боровиковский, Александр Александрович, — очень известный в Петербурге фотограф.
Папу в тридцать седьмом году посадили. Мама с ним развелась. Когда я должна была получить паспорт, мама просила, чтобы я сменила фамилию Осипенко на другую. Мне казалось это предательством по отношению к отцу, и я сказала: нет! Может быть, взрослые хотели таким образом оградить меня от серьезных неприятностей, не знаю. Мы с мамой больше никогда не касались этой темы.
«В балет я попала исключительно благодаря своему характеру…»
— Алла Евгеньевна, каким образом балет стал вашей судьбой?
— В детстве я была далека от всего этого и в балет попала исключительно благодаря своему характеру. Балериной хотела стать моя мама. Но до революции нужны были рекомендации известных балерин, и ей одного голоса не хватило.
Что я стану балериной, никто не думал. И я не думала!
От рождения я была жутко кривоногая… Когда в доме собирались родственники и друзья, мама садилась за рояль, а я танцевала. Гости перешептывались: «Ах, какая очаровательная Ляляша, жаль, конечно, но балериной ей не быть!» К трем годам ноги у меня выпрямились. Но это еще ничего не значило.
В первом классе я увидела объявление: в школе организуется хореографический кружок. Это слово мне ничего не говорило. Но я прочитала и более важное для себя: занятия два раза в неделю после уроков! Вот это меня очень даже устраивало. «Ага, значит, я два раза в неделю смогу приходить домой поздно! (Для меня пять часов — уже было поздно!) А до того времени смогу быть свободной!»
В конце учебного года учитель хореографии, с которым я дружна была всю жизнь, до его кончины, сказал бабушке: «У вашей внучки ужасный характер! Девица своенравная, но… Мой вам совет: отдайте ее в хореографическое училище».
«Что такое балет, я поняла в эвакуации…»
— Вы в училище поступили до войны?
Мама хотела меня в эвакуацию отправить со школой, где я уже год отучилась и где меня знали, но, слава Богу, кто-то ей посоветовал: школ много, а балетное училище — одно, лучше отправьте с ним…
Уехали мы сначала в Кострому. Начались бомбежки, и нас перевезли под Пермь, тогда — Молотов. В Палазне на Каме (сейчас ее затопили — там сейчас водохранилище) пережили первую военную зиму.
Балету учились… в церкви. Голод, холод… Маленькими, мы начали понимать, что такое искусство. Потом мы перебрались в Курью и там уже занимались в бараках, где тоже было очень холодно: мы на ручку, которой держались за палку, надевали варежку, и нас учили, как держать вторую. В сильные морозы приходилось заниматься в пальто.
В эвакуации младшие и старшие классы объединили: те учащиеся, что поступили в 41 году, и те, которые уже заканчивали училище, занимались вместе. И мы так там сдружились! На долгие годы нас объединила эвакуация!
Теперь, когда объясняешь детям, что балет — это на всю жизнь, что его надо любить, доходит далеко не до всех.
Нам же, эвакуированным, любовь к балету прививать не приходилось, и потому она такая искренняя.
«Вне сцены у меня характер не борцовский…»
— Алла Евгеньевна, цитирую Энциклопедический словарь: «Осипенко — выдающаяся классическая балерина…» И идет перечень партий: Хозяйка Медной горы, Панночка, Дездемона, Одетта-Одилия, Раймонда, Клеопатра…
— Моя карьера в Кировском театре сложилась не так, как бы мне хотелось. Да, была точка отсчета — «Каменный цветок». Да, наутро мы проснулись знаменитыми! Но в дальнейшем я ведь из классического репертуара ничего станцевать не смогла, не смогла дотянуться до того уровня, который был в «Каменном…» А там, честно говоря, не было какого-то особого исполнения. Там фигура хорошо легла на образ. И потом. Я была, вероятно, первая балерина в Советском Союзе, которую выпустили на сцену обтянутой в трико. Без пачек. Еще и поэтому роль как-то особенно прозвучала.
Моя жизнь в Кировском сложилась по принципу: я тебя породил — я тебя и убью! «Ну какая из нее Жизель! — говорили про меня. — Не то амплуа! Ну какая из нее Раймонда! Два тура не может вертеть!..» То есть своим исполнением в «Каменном…» я как бы сама себе перешла дорогу. Вне сцены у меня характер не борцовский. Если мне говорили, что это не мое амплуа, я верила. Говорили, что я не могу вертеть два тура, я верила, потому что, действительно, у меня бывали случаи, когда я падала от этих двух туров.
Я проработала в Кировском театре двадцать один год. А когда ушла из театра, там танцевали уже без оглядки на амплуа. Особо не задумываясь, подходит — не подходит «Лебединое озеро», подходит — не подходит «Жизель»…
«Кагэбэшники в Лондоне меня закрывали в номере…»
— Я полагаю, что в самооценке своего таланта вы чересчур беспощадны. В таком случае, едва ли бы нашлось объяснение тому, что вы имели большой успех в Европе…
— Недавно я передала в Музей театрального искусства диплом, которого удостоилась еще в 1956 году. Первой из советских балерин я получила премию имени Анны Павловой, за четверть века до того утвержденную. После меня ее получили Уланова, Плисецкая… Мне просто повезло, что первая. Я о премии даже и не говорила никому, потому что никто у нас в стране не знал, что это за премия. Ну подумаешь, диплом! Подумаешь, подписанный Кшесинской, Преображенской, Вырубовой, Лифарем! А с другой стороны, за одно это в тюрьму могли бы засадить! Диплом я в сундук положила и сказала маме: «И не вспоминай, и не показывай!»
Меня и сейчас в Европе пожилые люди помнят, узнают, вздыхают: «Боже мой! 61 год, Париж!..» Я уже, кажется, забыла. А они помнят! Но после того, как в том же 61-м на Западе остался Нуреев, меня тоже перестали выпускать из страны. Я была «невыездная»…
— С чем это связано?
— Вероятно, боялись, что и я останусь.
— Но для этого еще нужно было вернуться в Союз. После Франции, без «заезда» домой, театр гастролировал в Англии.
— Да, Рудик остался в Париже. А в Лондоне меня кагэбэшники открывали и закрывали в номере. Мне было приказано при выходе из театра после «Каменного цветка» говорить, что я не Осипенко. Разуверить поклонников труда не составляло: я, блондинка, танцевала в черном парике. Выхожу — «Вы Осипенко?» — «Нет, Осипенко сзади!» И поклонники бросались к какой-нибудь красавице, идущей следом. Скажем, к Лиле Петровой, девушке неземной красоты. От фантазии кагэбэшников я пришла в восторг: какая прелесть, я всегда буду говорить, что Осипенко сзади!
Меня, «невыездную», в Ленинграде чуть позже разыскивали (потому что помнили) гастролирующие звезды мирового балета, находили и первым делом спрашивали: «Алла, сколько у вас детей?» — «У меня один сын — недоумевала я. — А почему вас это интересует?» — «Да потому что на вопрос: „Где Осипенко, почему с вами не приехала Осипенко?“ — западные журналисты постоянно получали один и тот же ответ: „Осипенко рожает!“»
Сказать, что я была наглухо закрыта, нельзя. Мне разрешали выезжать в соцстраны, в Монголию и даже на Ближний Восток, в Дамаск, откуда никуда не убежишь!
И все же Нуреев советовал — передавал со всякими оказиями, — чтобы я где-нибудь осталась.
«В защиту Нуреева на суде выступили даже рабочие сцены…»
Нуреева обвинили в измене Родине, Роза, сестра его, добилась, чтобы его судили — заочно! Статья, которая ему грозила, имела «вилку» — от 7 до 15 лет лишения свободы. На суде в защиту Рудика выступали даже рабочие сцены. Из балерин я одна пришла и выступила. И удалось доказать, что Нуреев остался на Западе не преднамеренно, что его вынудили остаться, в том числе и наш доблестный КГБ. И ему дали семь лет — за непреднамеренную измену Родине.
Я была тесно связана с сестрой Рудика. Общались, правда, мы с ней на конспиративном уровне. Роза очень боялась — и не безосновательно! — преследований и подслушиваний. Она звонила: «Алла, тебе нужны сосиски?» Если я говорила: «Нужны» — это значило, что ко мне можно прийти. А если: «Нет, у меня есть сосиски» — она понимала: приходить нельзя.
«Я могла остаться на Западе. И не раз…»
Первое предложение остаться я получила еще в 56-м, когда ездила с Театром Станиславского в Париж. В 58 году мне в Югославии предлагали остаться: «Вы не исключительно классическая танцовщица, вы должны и модерн танцевать. Мы вам дадим немножко денег, немножко апартаментов…»
Впрочем, году в 76-м мы с мужем (и партнером) Джоном Марковским чуть было не ухали. Я поддалась на его уговоры. Может быть, он был прав, когда говорил: «Это и для Вани будет лучше. Сына надо увезти от этой жизни!» Пришло приглашение, но нам его не отдали, сказали: не приходило! Но то, что приглашение было, я знаю точно. Брат эмигрировавшего актера Лёскина говорил мне: «У меня в письме написано, что приглашения вам и мне посланы одновременно. Я его получил, а вы?..»
Мы так и не уехали. Слава Богу!
«По заграницам я мотаюсь от нужды…»
— И все же теперь вы в Питере — редкая гостья.
— По заграницам я мотаюсь почти десять лет, но это от нужды. На что жить? Когда я уезжала в первый раз, у меня пенсия была сто двадцать рублей! А мне еще надо было сыну помогать…
— Алла Евгеньевна, сейчас вы в Соединенных Штатах Америки…
— Да. А начала с Италии, куда меня пригласили в гости. Потом перестройка, и я получила сразу четыре приглашения — выехать. Пока я решала, куда мне ехать, позвонила Наташа Макарова: «Алка, поезжай в Италию… через Лондон. Я ставлю „Баядерку“ и хочу, чтобы ты мне помогла». Наташа мне купила билет, потому что денег у меня не было. Я прилетела в Лондон с авоськой и дамской сумочкой. Там я пробыла две недели, после чего продолжила путь. В Италии я встретилась с Рудиком Нуреевым. Через 28 лет!
Когда он узнал, что я прибыла по гостевой визе (я до сих пор по гостевой езжу), сказал: «Алла, обратно вы не поедете! Будете преподавать здесь». — «Да я не умею!» — «Ничего, научитесь!» И он меня пригласил преподавать в Гранд-Опера, где тогда был директором.
Но в Гранд-Опера на постоянную работу не берут. Я там работала «наездами»: контракт на месяц, еще раз на месяц… Стала давать частные уроки. Более унизительного периода в моей жизни я не знала. Я практически была в услужении некой богатой семьи — французских эмигрантов русского происхождения, которые, что называется, из грязи да в князи. Не хочется даже вспоминать! Но я была вынуждена на это пойти, потому что надо было уже помогать семье сына — он к тому времени женился.
— А из Италии в Нью-Йорк как?..
— Потом я ушла из этой семьи. Меня в Италии уже знали как педагога и стали приглашать в разные приватные труппы, студии. Владельцами одной студии были двое — один американец, другой — итальянец. Американец решил возвращаться обратно в Америку, в Хартфорд. И меня пригласил на два месяца: давать уроки в Хартфорд-скул, это довольно большая школа, до 500 учеников. После я получила приглашение туда на постоянную работу.
Когда я заявила, что все, хватит, надоело — уезжаю в Россию, домой, мне пообещали подарить грин-карту — вид на жительство, за которую «новые русские» платят бешеные деньги. Я сказала: «Не надо мне вашей грин-карты! Вот где мне ваша заграница!» Но умные люди надоумили: «Алла, не отвергайте! У вас растет внук, и, может быть, надо будет как-то иначе переигрывать свою жизнь — ради внука». И я заключила новый контракт. Честно говоря, это грошовые контракты. Если бы я попала туда танцующей, то, конечно бы, была при деньгах. А педагоги получают небольшие деньги. Когда произносишь: полторы тысячи долларов в месяц, здесь кажется, что это сумасшедшие деньги. Но, извините меня, 800 стоит квартира.
— Вы сами оплачиваете проживание?
— Конечно, сама. А мне ведь нужно еще и питаться. И в Нью-Йорк съездить — это два часа езды! — и спектакли посмотреть, и какие-то дела сделать. Остаются копейки!
Не могу сказать, что за это время я особо помогла в финансовом отношении семье сына, но, по крайней мере, я их одела! Это уже очень много! Деньги, те гроши, которые здесь зарабатывают, которые им пришлось бы потратить на одежду, они могут пустить на продукты и другие необходимые для жизни вещи.
Да, после моего «ухожу» мне прибавили денег. Может, я теперь не один раз в году смогу приезжать в Петербург, а хотя бы дважды — зимой и летом. Тогда мне будет легче переносить разлуку с близкими.
С внуком, с Данилой, у нас прекрасные отношения, удивительная духовная связь! Он каждый раз просит: «Бабушка, ну не уезжай!»
«Ностальгия, как и любовь к России, родилась вместе со мной…»
— Алла Евгеньевна, чем вы объясните ностальгию — кроме любви и привязанности к близким?
— Да тем, что я росла в семье, где превыше всего была Россия. Мои бабушки не говорили: Родина, они говорили: Россия. Они говорили: «Мы пережили пять царей: Александра Второго, Александра Третьего, Николая Второго, Ленина и Сталина!» Понятие «вождь-учитель» для них было как закрытая книга. Они пережили пять царей! Так что я воспитана в любви к России, и воспитана очень серьезно. Ностальгия, как и любовь к России, родилась вместе со мной. Поэтому там меня ничто не радует.
Вот восхищаются: Флоренция! Да, красиво! Но там, как говорит Макарова, куда ни плюнь — везде музей! Хорошо, когда приезжаешь посмотреть Флоренцию, но когда ты работаешь и зарабатываешь на жизнь копейки, тебе не до красот. Ты расталкиваешь туристов локтями, чтобы не опоздать в студию.
Я ходила по берегам Арно и видела Неву! Даже дома Флоренции воспринимаешь по-своему: «Ой, похож! В Ленинграде на Петроградской, вот там такой же…» В Италии я все время жила каким-то вторым планом. Это страшно! Этой двойственностью жить почти невозможно! Доходит до того, что, как теперь говорят, «крыша едет»!
При всей моей любви к музеям, к красоте, потому что родиться в Ленинграде — это значит родиться в красоте, жизнь вне России не для меня.
—Оксана, этот сериал как-то изменил вашу жизнь?
— Теперь друзья и коллеги поздравляют меня с Днем полиции.
— Одним праздником больше!
— Да уж! (Смеется.) Когда мне предложили эту роль, я обрадовалась. Всегда интересно пробовать что-то новенькое. А женщину в погонах я еще не играла. Впервые попала в такой «долгоиграющий» проект, где в день может быть запланировано большое количество сцен и все — с моим участием. Пришлось привыкать. Помогало то, что на площадке собрались отличные ребята, молодые актеры. Новые Жегловы и Шараповы зацепили зрителей — ведь сейчас большой дефицит таких сильных характеров. Создатели проекта это уловили. Дела, которые расследуют оперативники, не высосаны из пальца, мы в курсе реальной криминальной статистики, знакомы с опытом работы убойных отделов. Когда ты погружен в тему, фальши не будет. У нас получились живые герои, родные для миллионов.
— С вашим комедийным талантом не скучно существовать в подобном образе?
— Хороший вопрос. Конечно, хочется похулиганить, погримасничать, но вряд ли полковник полиции должен веселить своих коллег акробатическими номерами, петь рок-н-ролл в своем кабинете или танцевать ламбаду перед генералом. Хотя… (Смеется.) Любую роль можно полюбить, отыскать какой-то манок. Я для себя его нашла. Мне проект стал ближе, когда я поняла, как он может повлиять на зрителя.
— И как же?
— Мне кажется, это не просто «гонялки-стрелялки», история о том, как бравые опера раскрывают дела. Это попытка понять причины, толкнувшие человека на преступление, увидеть ту грань, за которой может оказаться каждый из нас. Конфликты отцов и детей, братьев и сестер, жен и мужей существовали во все времена. Надеюсь, поможет кому-то избежать ссор, скандалов, драк, измен, убийства. Кто-то лишний раз позвонит своим пожилым родителям, а те, в свою очередь, будут более внимательны к детям. В одной из серий моя героиня находит у сына травку. Одновременно группа раскрывает одно из крупных дел и Калитникову поздравляют с хорошо выполненной работой, на что она отвечает: «…но я упустила сына. Придется исправлять ошибки».
— До сериала «Такая работа» женщину в погонах я никогда не играла и очень обрадовалась этой роли. C Александром Саюталиным (кадр из сериала)
— А вы какой были в детстве?
— «А я была дерзкой, злой и веселой. И вовсе не знала, что это — счастье». (Смеется.) Одна из моих любимых строчек поэмы «У самого моря» Анны Ахматовой. Какой я была? Мама рассказывала, что с самого рождения со мной не было никаких проблем, и ее это даже пугало. У всех детки порой капризничали, болели, плохо ели, а я не пропустила по болезни ни одного дня в детском саду, была очень послушная, никогда не плакала, всегда отличалась прекрасным аппетитом и хорошим настроением.
У нас в доме часто пели, танцевали, устраивали вечера поэзии, мама прекрасно играла на фортепиано, папа — на семиструнной гитаре. Родители показывали мне кукольные спектакли с плюшевыми игрушками на пальцах. Если к нам приходили гости с детьми, то мы, ребятишки, обязательно готовили для взрослых концерт, причем он мог длиться часами, потому что нас невозможно было остановить. А в конце вечера все просили маму с папой станцевать танго. Ох, как они это делали! Неудивительно: оба в юности хотели пойти в артисты. Мама рассказывала, что ей не хватило уверенности в себе. А папа порывался сделать это от отчаяния. Он мечтал быть космонавтом. Сдал на отлично все экзамены в летное училище, но его не зачислили, потому что на вторичной медкомиссии обнаружили плоскостопие. В тот момент он думал стать артистом, но в итоге выбрал профессию военного врача. А мама всю жизнь проработала на руководящей должности в профсоюзной организации, но в душе осталась артисткой. В один миг она превращает покрывало или полотенце в какую-нибудь юбку, кухонные принадлежности — в музыкальные инструменты — и вот он праздник! Мои друзья, которые давно мамулю знают и очень любят, всегда говорят: «Яблочко от яблоньки недалеко падает». Еще бы! Ведь мама родила меня в свой день рождения и любит повторять, что я самый дорогой ее подарок.
— Говорят, что однажды в аудиторию театрального института вас буквально за шкирку втащил милиционер с воплем: «Эта хулиганка разбила чужую машину!» Правда?
— А почему нет? (Смеется.) Я опоздала на занятие, и меня не пустили, сказали: «Вот и учись за дверью». Долго находиться в коридоре мне было скучно. Я отправилась на улицу, нашла милиционера и уговорила помочь мне. Конечно, он был не первым, кого я остановила: до него все смотрели на меня с сочувствием, как на безумную. Дело в том, что за различные провинности у нас на курсе было принято придумывать творческие извинения. Пока я искала себе помощника на улице, в голове уже созрела «извинительная песня» для мастера: если вы не откроете передо мною дверь, то милиционер закроет ее за мной, только это будет дверь «в клеточку». Конечно, Аркадий Иосифович Кацман меня простил и я была допущена к занятиям.
— И часто такое случалось?
— Думаю, со мной чаще, чем с другими.
— И как же вас не отчислили?
— Может быть, потому что педагогам нравились мои творческие извинения. (Смеется.) Хотя однажды все могло закончиться именно отчислением. На втором курсе я пропала из института почти на месяц. Для всех я болела, но истинной причиной была любовь. Я сразу же влюбилась в своего будущего мужа Ваню Воропаева, так что с уверенностью могу утверждать: любовь с первого взгляда существует! Я искренне не понимала, как можно работать, учиться, вообще что-либо делать, когда с тобой происходит такое! У Ванечки было много друзей-
музыкантов, и кто-то из них пригласил нас на съемки программы «Музыкальный ринг», которая демонстрировалась в прямом эфире. И надо ж беде случиться — программу увидел Аркадий Иосифович. Мы с Ваней, видимо, настолько были влюблены и вдохновлены, что оператор чаще снимал нас, а не то, что происходило на ринге. Конечно, Кацман был возмущен: «Как же Оксана болеет, если я ее весь вечер по телевизору видел? Что ж она обманывает? Передайте ей: если она завтра не появится, может уже никогда не приходить!» Всю ночь я сочиняла извинение. Написала песню о том, что на самом деле никого не обманывала, а действительно заболела, и болезнь моя называется любовью! Кацман смилостивился — возможно, еще и потому, что Ваня был его выпускником (хотя в актерской профессии он не остался — ушел в бизнесмены).
— Я сразу же влюбилась в своего будущего мужа Ваню Воропаева, так что с уверенностью могу утверждать: любовь с первого взгляда существует! Середина 1990-х. Фото: Из личного архива Оксаны Базилевич
— После смерти мастера не было стыдно за такое поведение?
— Нет. Всегда и все было по-доброму. Мы очень любили Аркадия Иосифовича, и он нас любил. С его смертью я впервые осознала, что это такое — когда дорогой твоему сердцу человек ушел и ты уже никогда его не увидишь, по крайней мере на этом свете. Он отучил нас два курса. А когда мы пришли после летних каникул на третий, узнали, что нашего мастера больше нет. Все вместе провожали его в последний путь. Второй педагог, Вениамин Фильштинский, возглавил курс, не бросил нас.
— Оксана, вы окончили вуз в 1991 году — сложном для страны. Как искали работу?
— Она сама меня нашла. Из выпускников нашего и параллельного курса (Игоря Горбачева) образовался небольшой театр, который был назван в честь первого спектакля — «Фарсы». Мы увлеченно творили, придумывали, сочиняли, притаскивали из дома все, что может пригодиться. А потом неожиданно наш спектакль «Фантазии, или Шесть персонажей в ожидании ветра» стал пользоваться популярностью на Западе. Сначала нас приглашали на фестивали уличных театров, а потом и на престижные сцены Польши, Голландии, Германии, Франции, Бельгии,
Англии. Мы переезжали из города в город, и у нас родилась шутка: «Ну что, встряхнем уснувший городок». У нас даже появились поклонники, которые не просто следовали за нами, но еще и старались во всем помогать. Мы исколесили полмира на микроавтобусе. Через какое-то время нам для гастролей выделили «икарус», и мы больше не оставляли свои семьи в дождливом Петербурге, а брали их с собой. Несколько раз мой муж Ваня тоже ездил с нами, чем доставлял большую радость не только мне, но и остальным. Однажды во время гастролей во Франции мы отыграли спектакль в городке, который находился в 300 км от Парижа, и Ваня убедил нас в том, что не доехать до столицы — преступление. И мы рванули — уставшие, ночью, в дождь… Въехали в Париж в четыре утра. Все, конечно, хотели спать. Но Ваня давно знал и любил этот город и провез нас по такому маршруту, что мы моментально встрепенулись и стали требовать продолжения экскурсии. Мы впервые оказались у Эйфелевой башни, да еще на рассвете… Это было невероятно счастливое время.
— В возрасте 28 лет вы овдовели. Как смогли пережить трагедию?
— Мне было очень тяжело смириться с этим. Иван внезапно умер (от внутреннего кровотечения. — Прим. «ТН»), врачам не удалось его спасти, а я даже не успела с ним проститься.
Но так случилось, и надо было продолжать жить. Я говорила себе: несмотря ни на что, я счастливый человек, потому что в моей жизни была настоящая любовь. Конечно, друзья поддержали меня и помогли пережить потерю, не дали мне сломаться и озлобиться на мир. Через месяц после случившегося мы с «Фарсами» вновь отправились на гастроли во Францию. Мне было тяжело выйти на сцену. Я сказала нашему режиссеру Вите Крамеру, что не могу найти в себе сил играть спектакль. Однако Витя подобрал верные и нужные слова, которые меня успокоили. А потом ребята — для них Ванечкина смерть тоже была огромной потерей — сказали, что посвящают спектакль его памяти. Мы делали это не раз, и я чувствовала: я не одна, рядом со мной — моя вторая семья. Она не развалилась и поныне.
Andrey_Fedechko.jpg)
— Мне было очень тяжело смириться со смертью мужа. Но надо было продолжать жить. Я говорила себе: несмотря ни на что, я счастливый человек, потому что в моей жизни была настоящая любовь. Фото: Андрей Федечко
— А часто в вашей второй семье бывали праздники?
— Иметь такую семью — уже настоящий праздник. (Смеется.) У нас со времен института сохранилась традиция — значимые события и дни рождения отмечать капустниками и творческими акциями. Спасибо нашим педагогам: научили ко всему подходить творчески.
— Какое поздравление запомнилось особенно?
— Целый месяц у нас были гастроли по Южной Корее, и мое 35-летие выпадало на спектакль в Сеуле. Я расстраивалась оттого, что не получалось отметить день рождения дома, и мои обожаемые «Фарсы» устроили мне праздник, который я не забуду никогда. С раннего утра
все по очереди подсовывали мне под дверь номера гостиницы поздравительные записочки, кто-то стучал в дверь и убегал, а когда я открывала, то видела цветы и разные шуточные «сюрпризики». На протяжении всего спектакля я продолжала — то в реквизите, то на костюме — находить поздравления. Но самый главный и трогательный сюрприз был впереди. Во время поклонов неожиданно вырубился свет, а через пару секунд в центральном проходе зрительного зала я увидела торт с горящими свечами. Ребята начали петь «Happy Birthday to You», и вдруг весь зрительный зал — человек 700 корейцев — встал и тоже запел. Это незабываемо!
— Как вы растили сына без мужа? Кто помогал?
— Все! Бабушка с дедушкой (Алла Евгеньевна Осипенко, выдающаяся балерина, народная артистка РСФСР, и Геннадий Иванович Воропаев, заслуженный артист РСФСР. — Прим. «ТН») повели Даню первый раз в первый класс и потом провожали и встречали его из школы. Наталья Борисовна, подруга Аллы, помогала делать уроки, ходила с ним на различные выставки в Эрмитаж и другие музеи. Мои и Ванины друзья с удовольствием с ним играли, собирали конструктор лего, клеили модельки. Если Даня оказывался с нами на гастролях, то кто-то учил его стирать, кто-то — готовить и накрывать на стол, а кто-то рассказывал про рыцарей и викингов.
Моя мама водила внука в музыкальную школу — класс виолончели. А однажды привела в студию рисования. Правда, набор был уже закончен, но она не растерялась и сказала педагогам, что Даня прапра…внук художника Владимира Лукича Боровиковского и у них есть возможность проверить, не передались ли мальчику гены великого предка.
Andrey_Fedechko.jpg)
— Я рисую. Однажды сын вошел в комнату, когда я ползала по полу вокруг холста и разговаривала с кем-то невидимым. Данька осторожно спросил: «Мама, а ты уверена, что не сошла с ума?» На мгновение я тоже засомневалась. Фото: Андрей Федечко
— А Боровиковский правда родственник? Или это была уловка?
— Не уловка. Алла Евгеньевна Осипенко действительно по матери Боровиковская: Владимир Лукич ее прапрадед.
— И Данилу приняли в студию?
— Приняли, но, к сожалению, не проявились ни гены, ни Данин интерес к живописи. (Смеется.)
— А как сегодня складывается судьба сына?
— Не могу сказать, что все гладко. Данила Иванович пока себя ищет, где-то получает опыт, где-то спотыкается и набивает шишки. Он не из тех, кто будет пристраиваться, примазываться, приспосабливаться, всеми силами пытаться понравиться. У него великолепное чувство юмора, любит театр, любит футбол, любит готовить. Когда я сильно занята, вообще забываю, что такое продуктовые магазины и кухня. Сын пробует себя в актерской профессии: ходит на кастинги, снимается в кино, сериалах и телепередачах. Что-то получается, а что-то нет. Но мне нравится, что Даня не сдается. Полгода назад он с товарищем участвовал в конкурсе «Король импровизаций»: первыми они не стали, но второе место — «вице-короля» — получили. А за участие в городском открытом кубке, посвященном дню рождения КВН, им досталась антинаграда — «Кубок-шмубок» (это как «Золотая малина», дополняющая «Оскар»), но ребята отнеслись к случившемуся с юмором.
— Вы хотели, чтобы сын пошел по вашим стопам?
— Нет. Хотела, чтобы он пошел по стопам моего папы и стал врачом — не военным, а детским или ветеринаром. Данила любит детей и животных, и они его обожают. А однажды я убедилась, что к медицине у него явные способности. Состарилась и заболела наша кошка, и чтобы облегчить ей жизнь, надо было ставить капельницы. Мне приходилось делать уколы людям, а вот кошке не смогла: беру в руки шприц и… давай рыдать. Все на себя взял Данила. Тогда наша любимица выздоровела и прожила еще какое-то время. После лечения приходила спать уже не ко мне, а к Даниле. И умирать пришла к нему на руки. Вздохнула и закрыла глазки.
— Я хотела, чтобы сын пошел по стопам моего папы и стал врачом — детским или ветеринаром. Но Даня пробует себя в актерской профессии. Фото: Из личного архива Оксаны Базилевич
— Оксана, трудно поверить, но у вас уже есть внучка…
— Я и сама не верю, что уже бабушка! (Смеется.) Но это круто!
— Сколько ей сейчас?
— Два с половиной года.
— Она вас называет «баба»?
— Она называет меня, как и все мои друзья: Базя! И хохочет. Артур Ваха по этому поводу хорошо пошутил: «Ба-ба-ба-зя».
— Вы читаете ей свои стихи?
— Нет. Ребенку лучше прививать вкус к хорошей поэзии. Пока мы с ней исполняем африканские танцы.
— На отдых время остается?
— «Актрисы в антрактах не отдыхают. Рисуют картины, стихи сочиняют».
— Я и сама не верю, что уже бабушка. Но это круто! Сейчас Марии Даниловне Воропаевой два с половиной года. Фото: Из личного архива Оксаны Базилевич
— Вы еще и картины рисуете? То есть пишете…
— Нет, рисую, рисую. Пишут художники, а я малюю для удовольствия. Это же магия! Взял кисть, обмакнул в краски и, как Алиса в Стране чудес, провалился в иной мир. Каждая полосочка, каждый завиток становится родным: они с тобой разговаривают, спорят меж собой, указывают,
в какой цвет хотят быть окрашены. Я никогда не знаю, что родится на холсте, — тем интереснее! Мне друзья подарили роскошный мольберт, но я к нему так и не привыкла: люблю рисовать на полу. Однажды сын вошел в тот момент, когда я ползала по полу вокруг холста вся перепачканная красками и разговаривала с кем-то невидимым. Повисла пауза, потом Данька осторожно спросил: «Мама, а ты уверена, что не сошла с ума? С тобой все в порядке?» На мгновение я тоже засомневалась. (Смеется.)
— Оксана, вы очень позитивный человек. Откуда черпаете энергию?
— Кто-то из великих сказал: «Будь светом самому себе». Я надеюсь, он не обидится, если я добавлю: «Будь светом самому себе и окружающим».
« Образование: окончила актерский факультет ЛГИТМиКа
Карьера: в 1991-2007 годах — актриса театра «Фарсы». В настоящее время играет в спектаклях Театра Комиссаржевской, Театра эстрады им. Райкина, театра «Приют комедианта», театра «Такой театр».
Снялась более чем в 100 фильмах и сериалах, среди которых: «Американка», «Двойная фамилия», «Гетеры майора Соколова», «Фокусник», «Разведчицы», «Одержимый», «Убойная сила», «Холмы и равнины», «Сильная», «Нож в облаках»
Встреча состоялась в Шереметьевском дворце, в том самом зале, где проходила выставка к 75-летию А.Осипенко. Народ пришёл в основном "в возрасте", но были и молодые зрители. Стульев, как это бывает, на всех не хватило, но поклониики артистов были не в обиде.
Я стояла поначалу рядом с входной дверью. Осипенко появилась как-то незаметно. Оказалось, что она очень невысокого роста... Сцена преображает, конечно.
Встречу вела О.Розанова, известный критик. Присутствовала и Н.Зозулина, написавшая книгу о балерине. Поначалу Осипенко рассказала о том, чем сейчас занимается, а именно - о работе с артистами Михайловского театра. Она особо подчеркнула тот факт, что на закате жизни снова работает в театре. Труппы Якобсона и Эйфмана принадлежали Ленконцерту, а это - совсем другое дело. Сказала, что ей всё равно, кто хозяин театра. "Я работаю с артистами, а это - самое главное" - заявила она.
Через некоторое время по залу пробежало сообщение, что пришёл и Джон Марковский. "Представляете - он купил входной билет" - сказала смотрительница зала. Осипенко заулыбалась и ответила, что в этом - весь Марковский. "Кстати, если он купил билет, то это вовсе не означает, что он придёт к нам на встречу" - сказала балерина. Все засмеялись...
Марковского, как и Осипенко, зрители встретили аплодисментами. Он поначалу вёл себя очень скромно, но потом стал вставлять реплики, и вообще высказывался в ответ на некоторые вопросы весьма оживлённо.
На этой выставке постоянно показывали кадры из лучших работ пары Осипенко-Марковский: Минотавр и Нимфа, Ледяная Дева, Лебединое озеро, Антоний и Клеопатра, Двухголосие, Полёт Тальони. Встерча была построена на демонстрации этих кадров и комментариях самих исполнителей.
Вообще, оба они, несмотря на очень тяжёлую жизнь, выглядели прекрасно для своих лет. Осипенко 75 лет, но она стройна и подвижна. Марковский сохранил великолепную фигуру, осанку. Ему 63 года, но лично мне он показался большим ребёнком. Он живёт в Доме ветеранов сцены. Кстати, в конце встречи Марковский совершенно откровенно заявил, что он - алкоголик, но последние тригода не пьёт. Ходит "на группу", поддерживает таких же, как он, чем может.
Когда крутили кадры, Алла Евгеньевна с большим интересом их смотрела. Джон Иванович закрывал глаза. Ему предложили повернуть экран, чтобы было удобнее смотреть. Артист ответил, что это совершенно ни к чему. "Я всё это вижу и чувствую внутренне," - сказал он. Я подумала, что он устал от балета, и устал очень давно. В ответ на вопрос, почему он не работает репетитором, Марковский ответил, что ему это неинтересно... "Я люблю природу, тишину. Я вообще-то очень ленив", - так он сказал.
Как же надо было сломать человека, сломать такого великолепного мастера, как Марковский, чтобы он потерял интерес к своему делу!
На протяжении просмотра зрители выражали артистам восхищение. Это был ДУЭТ! Все это понимали, когда они танцевали, и понимают сейчас. Оба они сказали, что в дуэте главное - даже не пропорции тел (хотя это очень важно), а душевное родство. Если его нет - есть просто удачное партнёрство.
Марковский, однако, дал очень интересные пояснения чисто физической стороне дуэтов. "Мой рост - 186 см - не позволял мне танцевать виртуозно, делать всякие кабриоли и прочее (артист показал эти движения руками, перекрещивая их), зато я мог быть хорошим партнёром. У Аллы были идеальные пропорции. Её туловище весило столько же, сколько ноги, и это было очень удобно. У Моисеевой ноги были гораздо тяжелее туловища. У Федичевой были тяжёлыми и то, и другое. Юре Соловьёву приходилось очень тяжело!" (Соловьев какое-то время танцевал с Калерией Федичевой - дамой, приятной во всех отношениях, но действительно тяжёлой).
Самая неудобная партнёрша Марковского - Рябинкина из Большого театра (не сказал - Елена или Ксения). Танцевал он и с Плисецкой (Лебединое озеро), причём оба очень волновались и буквально тряслись за кулисами перед выходом. Как сказал Джон Иванович, это был единственный случай, когда он держался за балерину, а не она за него. После этих экспериментов Марковский решил не танцевать в Большом (очевидно, его приглашали на постоянную работу).
И ещё одно высказывание Осипенко, которое мне запомнилось из этой встречи. На вопрос, почему у них с Марковским были такие замечательные работы, балерина ответила, что ответ очень прост: надо много любить и много страдать. Как-то Игорь Марков, артист театра Б.Эйфмана, присутствовал на репетиции Осипенко с артистами Михайловского театра. Зашла речь о "Двухголосии". Марков заявил: "Да станцевал я ваше "Двухголосие" - ничего трудного там нет!". Осипенко ответила: "А я его ПРОЖИЛА!".
После этой встречи мне было и грустно, и легко. Эти замечательные артисты делали многих и многих людей счастливыми, но в конце жизни оказались в тяжелейших материальных обстоятельствах. Но они живут как могут. Их помнят зрители. Забыть эту пару невозможно! Все, кто их видел на сцене хотя бы раз, помнят красивых, страстных, любящих героев Аллы Осипенко и Джона Марковского.
Один из экспонатов выставки
Костюмы А.Осипенко
Балерину приветствуют зрители
У Аллы Евгеньевны хорошее настроение!
Марковский смущён повышенным вниманием...
О.Розанова. Д.Марковский и А.Осипенко
15 лет существовал ее уникальный дуэт с Джоном Марковским. Осипенко преподавала в Италии и США, сейчас она - педагог-репетитор в Театре Константина Тачкина, так что служению профессии отдано уже более полувека. Как и полагается балерине, Алла Евгеньевна подтянута, стройна, элегантна. Без всяких скидок на возраст.
Деньги не идут к тому, кто не умеет ими распоряжаться
- Вы успешно работали за границей, почему вернулись?
Когда мне предложили работу в Италии, я поехала ненадолго, а пробыла пять лет. Уехала в силу обстоятельств: невозможно было существовать на пенсию в две тысячи рублей, сын женился, и как жить в одной квартире? Но чувствовала там такое одиночество, что все деньги уходили на телефонные переговоры. Я не выучила ни итальянского, ни английского, потому что думала - все, завтра уезжаю, больше не могу. Ну, а то, что педагогом можно заработать - это все сказки. Другое дело, если ты танцуешь и получаешь десять тысяч долларов за спектакль. А мне платили полторы тысячи долларов зарплату, но только квартира стоила семьсот. К тому же в Америке я попала в самый дорогущий штат - Коннектикут, что я могла скопить! Мне вообще с деньгами не очень везет (смеется). Мало того что я не умею ими распоряжаться - они ко мне и не идут.
- Общались ли вы за границей с друзьями - Нуреевым, Барышниковым, Макаровой?
Рудик очень хотел, чтобы я к нему сбежала, когда Марго Фонтейн перестала танцевать. Мы держали связь через его сестру - она была воспитательницей в детском саду, в который ходил мой сын. Но общались тайно, когда она хотела прийти, звонила: Алла, тебе нужны сосиски? Если я отвечала: Нужны, значит, можно прийти. Один раз звонит, я от сосисок отказываюсь, а она настаивает: Я правда купила килограмм. Рудику я тайно доставала ноты для Баядерки, он пригласил меня в Гранд-опера, ну а лично мы встретились во Флоренции через 28 лет после его побега, и я тогда видела замечательный спектакль Шинель. Дуэт Рудика с новой Шинелью до сих пор не могу забыть.
С Мишей Барышниковым в Америке созванивались, как-то он спрашивает: Алла, вам, наверное, скучно? - Скучно. - Ну, я вас познакомлю с Юзом Алешковским. А я прочла его произведения, где был мат на мате, и решила не знакомиться (смеется). Я не из той породы людей. С Мишей тоже увиделись во Флоренции, где он был на гастролях: я пришла к нему в гримерку, и у него был шок.
С Наташей Макаровой мы ведь вместе росли, и когда встречаемся, не понимаем, сколько нам лет, вспоминая всякие байки из прошлого. Единственное, если я начинаю разговор о мужчинах, она вздыхает: Боже, и тебе это не надоело! Но когда она приехала ко мне на 70-летие, подарила нижнее белье красного цвета! И после этого она хочет сказать, что мы очень изменились!
Я не могла бросить человека, с которым прожила 15 лет
- Ваш дуэт с Джоном Марковским называли дуэтом века, впрочем, как и ваш роман:
Я увидела Джона впервые в 1965 году - влетела домой после репетиции, мама смотрит телевизор, вижу, там кто-то танцует, мама говорит: Посмотри, какой хороший мальчик, в этот момент мальчик падает, я говорю: Хороший, особенно в падении. А Джон приехал из Риги в класс усовершенствования. У нас все обратили внимание на хорошего мальчика и гадали, кому он достанется. Как-то я поехала на гастроли в Пермь, должна была танцевать с Викуловым, но почему-то его заменили на Марковского. И вот начался наш непростительный роман, потому что я была старше на 12 лет. Ну а потом мы вместе ушли из Кировского театра, танцевали в Хореографических миниатюрах, у Эйфмана. Джон был одним из тех, кто составлял славу этих коллективов, но ему не дали даже звания Заслуженного. Когда я пришла просить Эйфмана похлопотать о звании для Джона, он ответил, что если тебе нужно, ты и хлопочи. Уйдя на крошечную пенсию, Джон где-то в клубах преподавал, но в принципе остался не у дел, никому не нужным. Хотя мы и расстались, но знали друг о друге, а потом я уехала. Два с половиной года назад Джон объявился, попросил в долг и позвал поехать к ним. Я увидела, что его жена - тяжелейший инвалид, Джон сказал, что они продают квартиру и уезжают на родину жены в Николаев. И опять исчез. А я стала вдруг слышать по телевизору эти ужасные рассказы, как продают квартиры, а людей убивают. Я попросила своих друзей в соответствующих органах поискать Джона. Выяснилось, что он прописан в деревне под Лугой. Я написала письмо: Джон, где ты? - в ответ: Письмо получили, и какая-то закорючка, вместо его подписи. Джона там не оказалось. Тогда обыскали весь Николаев и округу - нигде не прописан. В тревоге уехала с Театром Тачкина на гастроли в Англию, а в день моего возвращения - ну просто мистика - является Джон, настоящий бомж, я его не узнала. Оказывается, жена умерла, он действительно бомж, обморозил ноги. Устроила его в платную больницу, а после - внеся огромные деньги - в Дом ветеранов сцены. Потом половину суммы мне вернули - у Джона все-таки оказались деньги на счету. Я рада, что мне удалось ему помочь, но у Джона психика надорвана, он неадекватен.
Женщины оказываются сильнее мужчин
- Получается, женщины - сильнее мужчин. Вы до сих пор не можете расслабиться, работаете. Как оказались в Театре Тачкина?
Вернувшись из заграницы, какое-то время преподавала в клубе Планета, а потом меня вызывают в бывший Петроградский райком, и некая дама говорит: Это клуб военно-патриотического воспитания, ваша хореография не нужна. - Но дети должны расти культурными. - Вы не можете диктовать свои условия, это раньше вы были знаменитость, а сейчас вы никто, и меня выгнали. Я осталась без работы, давала частные уроки, и как-то Тачкин пригласил на спектакль. Я увидела роскошные декорации, а потом Иру Колесникову, которая увлекла меня своим дарованием.
Насчет того, что не могу расслабиться, так у меня пенсия 2219 рублей, одна квартира 950, да 14-летний внук, который, если придет поужинать, не будет же есть одну картошку. Он от балета далек - увлекается футболом. Мне тоже пришлось увлечься, даже выучила одно имя - Бекхэм, и болею за Зенит.
Алла Осипенко в год своего 75-летия удивляется, что сегодня всех называют легендами, в то время как она себя всегда считала обыкновенной танцовщицей. К слову «балерина» она относится с трепетом, осознавая всю значимость этого статуса. И все же легенда русского балета Алла Осипенко сегодня испытывает новое рождение в «своей педагогической жизни»: с сентября она начала работать репетитором в Михайловском театре, который многие еще знают как Театр Мусоргского. В первой балетной премьере сезона – «Жизели» Адана – она приняла участие, подготовив многих танцовщиц, вспоминая о своих уроках в Гранд-опера, куда ее в свое время устроил работать Рудольф Нуреев.
– Алла Евгеньевна, у вас невероятно драматичная биография┘
– Говорят, что за что-то всегда надо платить. Но ту расплату, которую понесла я┘ Я не понимаю – почему. Все мы грешные, но это самая страшная кара – гибель моего сына. Я не ортодоксальная, хотя выросла в семье верующих, крестили меня в 1937 году 5-летней девочкой. Но на этот вопрос ответить не могу... Не так давно я вернулась к себе той, прежней. Я всегда знала, что обо мне никто никогда не похлопочет, никогда ничего не дадут, чтобы меня хоть как-то заметить. Я знала, что все в моих ногах, которые как-то оценивались. И я это очень хорошо понимала. Мой последний педагог Марина Шамшева, с которой я занималась 10 лет, всегда говорила: «У вас красивые ноги. Продавайте их задорого».
– Вы говорите так, словно пишете роман в устном жанре. При этом мемуаров у вас нет.
– У меня были написаны две главы, которые назывались «Париж в моей жизни». Я писала их в Париже, когда мне делали операцию. Я была абсолютно одна, ходила гулять в Люксембургский сад, где и начала писать. Мой большой друг, которой давно нет в живых, – Нина Вырубова, балерина Гранд-опера вдохновила меня, сказав: «В Париже у вас столько знакомых, сядьте и напишите, вам все равно нечем сейчас заняться». Я писала не столько о себе, сколько о людях, с которыми удалось встретиться. В этих воспоминаниях – лица первой эмиграции. Я была знакома и со светлейшим князем Голицыным, и с Бобринским, и Шереметевыми, вспоминаю о Елене Михайловне Люком, которая в 1956 году попросила меня отвезти подарок ее сестре, эмигрировавшей во время революции. При всех ужасах и страхах я все-таки дошла до сестры – ночью пробралась, пешком и отдала подарок. В последнее время мне говорят, что я обязательно должна написать продолжение этих воспоминаний. Я пишу как говорю, проблем в этом отношении у меня нет. Но я прекратила писать, когда погиб сын. Мне не для кого стало что-либо рассказывать, а я писала для сына.
– О чем вы не смогли написать в своих парижских воспоминаниях в силу времени?
– Я как раз вспоминала обо всем очень детально – там все сказано. Но любопытно, что совсем недавно Мариинский театр не взял эту книгу в продажу. Директору фонда Константину Балашову сначала было сказано, что книга должна пройти пять инстанций – какие, не сказали. Пять инстанций книга прошла, после чего выяснилось, что осталась еще шестая. Шестая не пропустила. Я предположить не могла, что там помнят историю 1971 года – мой уход из театра. Но лично я в этой книге об этом ничего не пишу – у меня про отношения с театром нет ничего. Я вспоминаю свой золотой век. А о том, как театр мог расстаться с такими танцовщиками, как Нуреев, Барышников, Макарова, Осипенко, упоминают те, кто вспоминает обо мне. Поэтому в тяжбу с театром вступили они. Но если я сейчас буду писать про театр, так я уж напишу.
– На чем заканчиваются две главы ваших воспоминаний?
– Нить рассказа прерывается 1956 годом. В 1956 году Леонид Мясин, который был тогда директором Ballet russes в Монте-Карло, предложил мне годовой контракт. Представляете – в 1956 году! Мне 24 года. Я согласилась. Но прежде позвонила бабушке – спросить, можно ли на год остаться в Париже. Они долго мучились с ответом, но решили, что на год можно. С Мясиным мы репетировали «Видение розы». После чего я все-таки сказала сопровождающим, что обратно не поеду, что останусь. На что получила от него в ответ: «Что, хочешь сейчас улететь и никогда больше не приезжать с гастролями?» Я извинилась перед Мясиным, сказала, что у меня много работы. Мы снова встретились с ним в 1961 году, я спросила, как у него дела, а он мне: «А я ушел, потому что не нашел настоящей русской балерины. А мне нужна была вы, русская, петербургская танцовщица». В Париже остался Нуреев. И после этого я все равно стала невыездной. В течение 10 лет меня никуда с театром уже не брали.
– Как вы сегодня оцениваете, что не остались за границей?
– Я все сделала совершенно правильно. Когда говорят, что мы строим свою судьбу – ничего подобного. Судьба распоряжается нами.
– Каким вам запомнился Рудольф Нуреев?
– Вероятно, он понимал, что доставил мне некоторые жизненные трудности, что из-за него я «полетела». И он воздал мне тем, что было в его силах. Спустя 28 лет с того момента, как я стала невыездной, а он остался во Франции, попросив в 1961 году политического убежища, в 1989 году в Париже, у себя дома, он устроил мне день рождения. В том же году он предложил мне работать репетитором в Гранд-опера. Я ему сказала: «Рудик, я не умею давать уроки! У меня нет практики». – «Я вам помогу». Я ему очень благодарна. Он мне воздал в моей второй жизни – педагогической – то, что у меня отняли в танцевальной. В Гранд-опера он ходил на мои уроки, после каждого говорил мне, чему их надо и чему не надо учить, – консультировал меня. Он очень поддержал мое положение благодаря тому, что приходил на мои уроки, хотя в Париже меня очень многие знали как танцовщицу. Можете себе представить, что я училась преподавать на французских танцовщицах в Гранд-опера? Совсем недавно, когда в Петербурге в Михайловском театре давала мастер-классы французская балерина из Гранд-опера, которая помнит меня, выяснилось, что наши уроки очень похожи. Я не учила системе, системе Вагановой, ни тогда, ни сейчас: я ее не знаю – я стиль знаю. Но Ваганова была гений. Сейчас девочкам в Михайловском театре я стараюсь передать то, чему научилась в Гранд-опера. Русские руки, которые Ваганова как с молоком матери дала, я не потеряю. Но ногам Агриппина Яковлевна в те годы не уделяла такого внимания, какое уделяют и уделяли французы. Рудольф Нуреев говорил, что мечтает о школе, где будут русские руки и французские ноги.
– Ноги, кажется, самое главное в балете┘
– Да, это очень важно. Сейчас для меня главное – постараться научить, чтобы они любили свои ноги так, как нужно их любить, чтобы зрителю они их «продавали задорого», как говорила мне Марина Николаевна Шамшева. Я никогда не была зашоренной лошадью и не говорила, что мы – лучшие в мире. Я хотела научиться тому, чему мы не научились здесь. Мои уроки совсем не похожи на те уроки, которые дают сегодня в Петербурге. Они похожи на уроки в Гранд-опера. А руки для меня остаются главными: выразительность рук и корпуса. Гармония и кантилена корпуса – это наше, к этому весь мир стремится.
– В «Жизели», которую в Михайловском театре недавно поставил Никита Долгушин, в ком-то ваши уроки уже проявились?
– В ком-то, безусловно, уже проявились. Мне повезло, потому что я работаю с девочками, которые слушают меня и верят – и Настя Матвиенко, и Ира Перрен, и Ольга Степанова.
– Сегодня есть русские балерины, которых когда-то не хватило Леониду Мясину?
– С вашей стороны это провокационный вопрос, на который, наверное, я не имею права отвечать. Балерина – это балерина Императорского театра. Но никакие они не были «божественные». Они были просто балерины – им присуждалось это звание. Кшесинская, Павлова. Сосчитать можно по пальцам. Сегодня же все – балерины. Для меня все они – танцовщицы. Сейчас маленькие девочки говорят: «Я – балерина». Мы так не отвечали. Где вы учитесь? Я – балерина, учусь в хореографическом училище. Теперь это Академия русского балета. Все изменилось сейчас.
Санкт-Петербург